Это оказалось невозможно. Вскоре я поняла причину. Несмотря
на все мое сверлильное искусство, полки были привинчены неровно, со сдвигом то
вправо, то влево. Боковые стенки не совпадали с краями задней.
Роман сел на диван и прикрыл ладонью глаза.
— О боже…
Я съела пригоршню «Лаки Чармс» и задумчиво сказала:
— Ладно. Давайте попробуем выровнять полки.
— Эта штука не выдержит тяжести книг.
— И все же постараемся сделать все возможное.
Мы стали возиться с первой боковой стенкой. На это ушло
много времени. Шкаф выглядел ужасно, но все же стоял. Мы перешли к следующей
стенке.
— Придется признаться, что эта работа не по моей
части, — заметил Роман. — Но у вас талант. Вы настоящая мастерица на
все руки.
— Я в этом не разбираюсь. Мой единственный талант не
имеет никакого отношения к тому, что я должна делать.
— Вы еще никогда не говорили таким усталым тоном.
Неужели дел, которые вы должны делать, так много?
Я едва не расхохоталась, вспомнив, что нужно суккубу для
выживания.
— Можно сказать, да. Впрочем, как и всем.
— Да, конечно, но нужно отделить их от вещей, которые
вам хочется делать. Не запугивайте себя необходимостью. Иначе жизнь теряет
смысл. Превращается в выживание.
Я закрутила винт.
— Господин Декарт, ваше глубокомыслие мне не по зубам.
— Не увиливайте. Я говорю серьезно. Чего вы хотите от
жизни на самом деле? Какого будущего ждете? Неужели вы собираетесь работать в
книжном магазине до самой смерти?
— Ну, во всяком случае, какое-то время. А что? Вам это
не нравится?
— Нет. Просто это не слишком серьезная профессия.
Способ убивать время.
Я улыбнулась.
— Нет, это не так. А даже если и так, не слишком
серьезные вещи тоже могут доставлять удовольствие.
— Да, но я обнаружил, что многие люди мечтают совсем о
других занятиях. О слишком безумных, слишком трудоемких или таких, которыми
можно заниматься только далеко от дома. Работник бензозаправки мечтает стать
рок-звездой. Бухгалтерша жалеет, что изучала бухучет, а не историю искусства.
Люди отказываются от своей мечты, потому что считают это невыполнимым или
откладывают на потом.
Роман отвлекся от работы. Его лицо снова стало серьезным.
— Так чего вы хотите, Джорджина Кинкейд? Какова ваша
безумная мечта? Мечта, которую вы считаете несбыточной, но продолжаете лелеять
в глубине души?
Честно говоря, больше всего на свете мне хотелось любить и
быть любимой, безо всех этих сверхъестественных сложностей. «Мелочь по
сравнению с его великими примерами», — грустно подумала я. Мечта была не
безумная, а просто невозможная. Я сама не знала, почему в последнее время так
хотела любви. Может быть, я пыталась таким образом компенсировать неудачу
своего брака со смертным, который сама же и разрушила. Или за прошедшие годы
пришла к выводу, что любовь может приносить большую радость, чем удовлетворение
физиологических потребностей. Впрочем, нельзя сказать, что это занятие мне не
нравилось. Вызывать желание приятно, именно этого жаждет большинство смертных и
бессмертных. Но любовь и физическое влечение — разные вещи.
Логично было бы вступать в связи с другими бессмертными, однако
служители ада не отличались постоянством и надежностью. За прошедшие века у
меня было несколько таких романов, но они закончились ничем.
Однако говорить об этом с Романом не имело смысла. Поэтому я
призналась в своей второй по значимости мечте, удивленная собственной
горячностью. Люди редко спрашивали, чего я хочу от жизни. Гораздо чаще задавали
вопрос, какое положение я хотела бы занимать в обществе.
— Ну, если бы я не работала в книжном магазине, хотя
мне там очень нравится, то хотела бы стать хореографом и ставить танцы в стиле
лас-вегасских шоу.
Лицо Романа расплылось в улыбке.
— Ну, вот видите? Именно о таких невозможных вещах я и
говорю. — Он наклонился вперед. — И что удерживает вас от танцев
топлесс в костюмах из блестящей мишуры? Риск? Приверженность традициям? Страх
перед чужим мнением?
— Нет, — грустно ответила я. — Просто я этого
не умею.
— Неумение — это…
— Я не умею ставить танцы, потому что не могу описать
их движений. Я пыталась, но ничего не вышло… Я не умею создавать, вот в чем
дело. Не умею создавать новое. Творец из меня никудышный.
Он нахмурился.
— Не могу поверить.
— Нет, это правда.
Когда-то мне сказали, что бессмертные вообще не способны к
творчеству: мол, это отличает их от смертных, которые должны оставить что-то
после себя. Но я знала бессмертных, которые умели придумывать новое. Например,
Питеру нравилось готовить. Хью использовал человеческое тело как холст для
живописи. А я? Я не умела творить даже тогда, когда была смертной. Так что дело
заключалось во мне.
— Если бы вы знали, я пыталась заниматься творчеством…
Ходила на курсы рисования. Брала уроки музыки. Но в худшем случае терпела
оглушительное фиаско, а в лучшем — слепо копировала произведение какого-нибудь
гения.
— Но с этим шкафом вы не ударили в грязь лицом.
— Чужой проект, чужие указания… Это мне по плечу. Я
сообразительна, наделена здравым смыслом, понимаю людей и могу с ними общаться.
Могу подражать, могу научиться что-то делать правильно. Взять хотя бы
косметику. Я умею красить глаза так же, как и остальные девушки, работающие в
магазине, если не лучше. Но при этом пользуюсь чужими идеями. Например,
иллюстрациями в журнале. Не могу придумать ничего своего. Лас-Вегас? Я могла бы
танцевать в шоу, причем очень неплохо. Могла бы стать звездой любого ревю,
исполняя танцы, которые поставил кто-то другой. Но сама не в состоянии
придумать ни нового па, ни новой комбинации этих па.
С боковой стенкой было покончено.
— Не верю, — возразил Роман. Страстность, с
которой он защищал меня от самой себя, была очаровательной. — Вы живая и
умная. Очень сообразительная. Вы должны дать себе шанс. Начать с чего-то
небольшого, а потом идти дальше.
— Вы хотите сказать, что нужно верить в себя? В то, что
совершенству нет предела?
— Нет, я хочу сказать, что уже поздно и мне пора. Что
шкаф собран и что я чудесно провел вечер.
Мы встали, подняли шкаф и прислонили его к стене гостиной.
Потом сделали шаг назад и молча изучали его. В осмотре приняла участие даже
Обри.
Все полки стояли под разными углами. Одна боковая стенка
почти совместилась с краем задней, зато вторая отошла от нее на четверть дюйма.
В задней панели зияло шесть дыр. Но хуже всего было то, что шкаф заметно дал
крен влево.
