— Я только одно еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не доказывает.
— Я не знаю! — вскакивая, сказал Левин. — Если бы вы знали, как вы больно мне делаете! Все равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
— Как вы смешны, — сказала Дарья Александровна с грустною усмешкой, несмотря на волнение Левина. — Да, я теперь все больше и больше понимаю, — продолжала она задумчиво. — Так вы не приедете к нам, когда Кити будет?
— Нет, не приеду. Разумеется, я не буду избегать Катерины Александровны, но, где могу, постараюсь избавить ее от неприятности моего присутствия.
— Очень, очень вы смешны, — повторила Дарья Александровна, с нежностью вглядываясь в его лицо.
Левин и Сократ объявили о том, что пора ехать; Долли вместе со своим роботом вышли во двор проводить их. Прежде чем вернуться в дом, Долли остановилась и вдруг услышала слабый, но вполне отчетливый шум неподалеку: «Тика-тика-тика… Тика-ти-ка-тика… Тикатикатикатика…»
— О, господи… — произнесла Долли. Соглашаясь с хозяйкой, Доличка отозвалась: — И вправду, боже мой…
Глава 5
— Ну, так что же я сделаю? — сказал Левин Сократу на следующее утро, когда они присоединились к группе мужиков, везших свежую партию руды к плавильным печам. — Как я сделаю это?
Он пытался выразить своему роботу все то, что передумал и перечувствовал после визита к Долли. Сократ, используя возможности усовершенствованных схем, позволявших ему рассудительно мыслить и давать дельные советы, разбил все думы и чувствования хозяина на три группы.
В первую вошли: отречение от старой жизни, от бесполезных знаний, от ни к чему не годного образования. Это отреченье доставляло Левину наслажденье и было для него легко и просто. Мысли и представления во второй группе касались той жизни, которою Левин желал жить теперь. Простоту, чистоту, законность этой жизни он ясно чувствовал и был убежден, что он найдет в ней то удовлетворение, успокоение и достоинство, отсутствие которых он так болезненно чувствовал. Но третья группа в основании своем имела вопрос о том, как сделать этот переход от старой жизни к новой. И тут ничего ясного Левину не представлялось.
Ловкий и внимательный Сократ быстро разбил эти возможные варианты развития событий на разделы и подразделы.
Возможность 1. Жениться?
Возможность 2. Иметь работу и чувствовать необходимость ее?
Возможность 3. Оставить Покровское?
Возможность 4. Купить землю?
Возможность 5. Приписаться в общество?
Возможность 6. Жениться на крестьянке?
— Как же я сделаю это? — опять спрашивал он смущенно Сократа.
Логические схемы робота снова принялись за работу.
— Ничего, ничего, — сказал Левин тогда. — Я обдумаю это позже. Одно верно, что эта ночь решила мою судьбу. Все мои прежние мечты семейной жизни вздор, не то.
— Вздор, — неохотно повторил Сократ, одновременно не желая соглашаться с мрачными выводами хозяина и противоречить ему.
— Все это гораздо проще и лучше…
— Хозяин?
— Как красиво! — воскликнул Левин, и Сократ вскинул голову, чтобы увидать то, на что указывал Константин Дмитрич: дневной метеоритный дождь с бесчисленным количеством золотисто-красных звезд прошел над самою головой его на середине чистого неба.
— Как все прелестно в это прелестное утро! И когда успело образоваться это все? Недавно я смотрел на небо, и на нем ничего не было — только облака и нежное сияние солнца. Да, вот так-то незаметно изменились и мои взгляды на жизнь!
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю.
— Это что? Кто-то едет, — сказал он, услыхав бубенцы, и поднял голову.
— В сорока шагах от вас, в том направлении, — указал Сократ.
Действительно, в сорока шагах от Левина, по той дороге-муравке, по которой он шел, ехала карета, запряженная четырехгусеничным Тягачом. Гусеницы были узкие, предназначенные больше для города, однако ловкий водитель держал дышлом по колее, так что карета бежала по гладкому.
Только это заметил Левин и, не думая о том, кто это может ехать, рассеянно взглянул на экипаж. В карете дремала в углу старушка, а у окна сидела молодая девушка, держась обеими руками за ленточки белого чепчика. С отсутствующим выражением лица она смотрела из окна. Левин понял, что девушка эта только отошла от гибернации — особого сна, в который специальными препаратами погружают больного человека для того, чтобы он лучше перенес все тяготы поездки на орбитальную станцию и обратно. Только теперь Левин осознал, что это была за девушка. Подкожная инъекция перестала действовать, и она начала медленно пробуждаться. Она дважды приоткрыла глаза, затем веки ее снова сомкнулись, но лицо ее снова было полно жизни, полно света и мысли, полно изящной и сложной внутренней, чуждой Левину жизни. Он смотрел с изумлением, как глаза столь знакомые ему глаза, медленно открылись вновь, словно распускающиеся бутоны. А потом она узнала его, и ее лицо, в туманном свечении постепенно возвращающегося сознания, осветилось удивленной радостью.
Он не мог ошибиться. Только одни на свете были эти глаза. Только одно было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл жизни. Это была она. Это была Кити. Он понял, что она ехала в Ергушово с Антигравистанции. И все то, что волновало Левина в эту бессонную ночь, все те сложные алгоритмические расчеты, которые были проведены Сократом, все вдруг исчезло. Он с отвращением вспомнил свои мечты женитьбы на крестьянке. Там только, в этой быстро удалявшейся и переехавшей на другую сторону дороги карете, там только была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его в последнее время загадки его жизни.
Она не выглянула больше. Звук гусениц перестал быть слышен, только Тягач шумел теперь в отдалении. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, — и остались вокруг пустые поля, деревня впереди и Левин с Сократом, идущие по заброшенной большой дороге.
Он взглянул на небо, надеясь найти там метеоритный дождь, это чудо пылающих огней в дневном свете. Но на небе не было более ничего. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа падающих звезд, небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
— Нет, — сказал он Сократу, — как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая…
— Вы не можете вернуться к ней.
— Да, мой друг, не могу. Я люблю ее.
Глава 6
Единственный друг Алексея Александровича, его ужасное Лицо, терпеливо ждало своего часа. С того самого момента, когда впервые проявился характер его, оно, словно тень, носилось по лабиринтам сознания Каренина, непрестанно продолжая расти, развиваться и набирать силу. И вот время пришло.
