— Для кого унизительное положение?
— Для всех и больше всего для тебя.
На протяжении всего разговора Лупо крутился у дерева, нюхал землю и собирал остатки пузыря для дальнейшего расследования.
— Ты говоришь унизительное… не говори этого. Эти слова не имеют для меня смысла, — сказала она дрожащим голосом. Ей не хотелось теперь, чтобы он говорил неправду. Ей оставалась одна его любовь, и она хотела любить его.
— Ты пойми, что для меня с того дня, как полюбила тебя, все, все переменилось. Для меня одно и одно — это твоя любовь. Если она моя, то я чувствую себя так высоко, так твердо, что ничто не может для меня быть унизительным. Я горда своим положением, потому что… горда тем… горда… Она не договорила, чем она была горда. Слезы стыда и отчаяния задушили ее голос. Она остановилась и зарыдала.
Вронский почувствовал тоже, что что-то поднимается к его горлу, щиплет ему в носу, и он первый раз в жизни почувствовал себя готовым заплакать. Он не мог бы сказать, что именно так тронуло его; ему было жалко ее, он чувствовал, что не может помочь ей, и вместе с тем знал, что он виною ее несчастья, что он сделал что-то нехорошее.
— Разве невозможен развод? — сказал он слабо. Она, не отвечая, покачала головой. — Разве нельзя взять сына и все-таки оставить его?
— Да; но это все от него зависит. Теперь я должна ехать к нему, — сказала она сухо.
Ее предчувствие, что все останется по-старому, не обмануло ее.
— Во вторник я буду в Петербурге, и все решится.
— Да, — сказала она. — Но не будем больше говорить про это.
Карета Анны, которую она отсылала и которой велела приехать к решетке сада Вреде, подъехала. Анна простилась с ним, и Андроид, осторожно подсадив ее, закрыла дверцу, и они отправились домой.
Глава 10
В понедельник было обычное заседание Высшего Руководства Министерства. Алексей Александрович вошел в залу заседания, поздоровался с членами и председателем, как и обыкновенно, и сел на свое место, положив руку на приготовленные пред ним бумаги. В числе этих бумаг лежали нужные ему справки и набросанный конспект того заявления, которое он намеревался сделать. Впрочем, ему и не нужны были справки. Он помнил все и не считал нужным повторять в своей памяти то, что он скажет. Он знал, что, когда наступит время и когда он увидит пред собой лицо противника, тщетно старающееся придать себе равнодушное выражение, речь его выльется сама собой лучше, чем он мог теперь приготовиться. Лицо его нашептывало ободряющие слова где-то в подсознании, уверяя, что содержание его речи было так велико, что каждое слово будет иметь значение. Между тем, слушая обычный доклад, он имел самый невинный, безобидный вид. Никто не думал, глядя на его монокль, который он несколько напыщенно носил на здоровом глазу, и на его с выражением усталости набок склоненную голову, что сейчас из его уст выльются такие речи, которые произведут страшную бурю, заставят членов кричать, перебивая друг друга, и председателя требовать соблюдения порядка.
Когда доклад кончился, Алексей Александрович своим тихим тонким голосом объявил, что он имеет сообщить некоторые свои соображения относительно следующих фаз Проекта, над которым шла работа. Внимание обратилось на него. Каренин откашлялся и, не глядя на своего противника, но избрав, как он это всегда делал при произнесении речей, первое сидевшее перед ним лицо — маленького смирного старичка, не имевшего никогда никакого мнения в комиссии, начал излагать свои соображения.
— Всем тем, кто наравне со мной работали над этим Проектом, известно, что первая фаза нашего высокого эксперимента увенчалась полным и безоговорочным успехом.
ДА, УВЕНЧАЛАСЬ, — прошипело Лицо, — ДА, Я И ЕСТЬ УСПЕХ.
— Все, что касается второго этапа, уже подготовлено под моим руководством в подземном офисе Московской Башни. Новые прототипы роботов, как я и планировал, будут усовершенствованы по трем пунктам: внешний вид, возможности машины и степень проявления преданности тому или иному человеку.
Этот набор из нейтральных (с первого взгляда, но на деле сулящих многое) слов вызвал взрыв аплодисментов у сторонников Каренина. Но когда дело дошло до обсуждения третьей фазы Проекта, в которой все роботы III класса будут собраны вместе для коррекции их схем с учетом новых стандартов, его противник вскочил и начал возражать. Стремов настаивал, что обновить робота можно будет только с согласия и по желанию его владельца.
Стремов, давний политический оппонент Каренина, был седоватый, но еще бодрый мужчина пятидесяти лет, отталкивающей наружности, однако же с умным и волевым лицом. Он громко и долго говорил, напомнил собравшимся о «древнем праве» и «уникальной связи, устанавливающейся между человеком и его роботом-компаньоном». В общем, произошло бурное заседание.
Алексей Александрович восторжествовал. Его предложение было принято; под страхом смерти все поклялись сохранить услышанное в секрете. И успех Алексея Александровича был даже больше, чем он ожидал.
На другое утро, во вторник, Каренин, проснувшись, с удовольствием вспомнил вчерашнюю победу и не мог не улыбнуться. Упиваясь своим успехом, он совершенно забыл о том, что нынче был вторник, день, назначенный им для приезда Анны Аркадьевны, и был удивлен и неприятно поражен, когда II/Лакей/74 пришел доложить о ее приезде.
Анна приехала в Петербург рано утром; за ней была выслана карета по ее посланию, и потому Алексей Александрович мог знать о ее приезде. Но когда она приехала, он не встретил ее.
Она велела сказать мужу, что приехала, прошла в свой кабинет и занялась разбором своих вещей, ожидая, что он придет к ней. Но прошел час, он не приходил. Она вышла в столовую под предлогом распоряжения и нарочно громко говорила, ожидая, что он придет сюда; но он не вышел, хотя она слышала, что он выходил к дверям кабинета. Анна знала, что он, по обыкновению, скоро уедет по службе, и ей хотелось до этого видеть его, чтоб отношения их были определены.
Она прошлась по зале и с решимостью направилась к нему. Когда она вошла в его кабинет, он в вицмундире, очевидно готовый к отъезду, сидел у маленького стола, на который облокотил руки, и уныло смотрел пред собой. Она увидала его прежде, чем он ее, и поняла, что он думал о ней.
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом металлическая пластина на лице его вспыхнула, цвета стали сменять друг друга — маска горела ярко-красным, затем зажглась ядовито-золотым цветом, чего никогда прежде не видала Анна; у нее возникла мысль: «Оно растет… оно разрастается и набирает силу».
Алексей Александрович быстро встал и пошел ей навстречу, глядя не в глаза ей, а выше, на ее лоб и прическу. Он подошел к ней, взял ее за руку и попросил сесть.
— Я очень рад, что вы приехали, — сказал он, садясь подле нее и, очевидно, желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать говорить, но останавливался…
ГОВОРИТЕ ЖЕ, ГОВОРИТЕ! СТОЛЬ СИЛЬНЫЙ В ЗАЛАХ ЗАСЕДАНИЙ И СТОЛЬ СЛАБЫЙ В СВОЕМ СОБСТВЕННОМ ДОМЕ!
