По телу Николая от середины тела пробежала вверх большая волна, словно бы он был шаром, наполненным воздухом, и воздух этот на время перегнали в одну из его частей. Левин отвернулся, когда брат вздрогнул и застонал.
— Как же ты не дал знать прежде, что ты так мучаешься?
Николай был не в силах ответить; вновь его тело сильно надулось, и вновь он стиснул зубы, а лицо его скривилось от боли. Надо было говорить, чтобы не молчать, а Левин не знал, что говорить, тем более что брат ничего не отвечал. Причина его странного состояния, как показалось, сидела не в животе; Левин увидал, что один глаз Николая сильно выпучился, за ним вылез из орбиты второй. Николай попытался сказать что-то, но распухший язык его вывалился изо рта, словно кусок теста. Полный ужаса и отвращения, Левин сообщил брату, что вместе с ним приехала и жена. Когда язык Николая сдулся и он вновь смог говорить, он выразил удовольствие, но сказал, что боится испугать ее своим положением. Наступило молчание — Левин не произнес этого вслух, но он боялся того же.
— Я бы хотел объяснить причину нашего визита. Это касается… — тут он понизил голос и перешел на шепот, подавшись ближе к больному брату, — наших роботов…
В этот момент нога Карнака подвернулась, и он с лязгом рухнул на пол. Сократ тактично поднял коллегу и вернул его в прежнее положение у стены.
Неожиданно Николай оживился, начал что-то говорить, оставив без внимания сообщение брата относительно роботов и вместо этого переключившись на свое здоровье. Он обвинял доктора, жалел, что нет московского знаменитого доктора с его I/Прогнозисом/4, а может, и с чем-то еще более совершенным. Левин понял, что он все еще надеялся.
Выбрав первую минуту молчания, Левин встал, желая избавиться хоть на минуту от мучительного чувства, и сказал, что пойдет приведет жену.
— Ну, хорошо, а я велю подчистить здесь. Здесь грязно и воняет, я думаю. Маша! убери здесь, — с трудом сказал больной. Карнак неуверенно повернул голову, когда его аудиосенсоры уловили вдалеке какой-то неясный звук.
— Ну, что? Как? — с испуганным лицом спросила Кити.
— Ах, это ужасно, ужасно! Зачем ты приехала? — сказал Левин.
Кити помолчала несколько секунд, робко и жалостно глядя на мужа; потом подошла и обеими руками взялась за его локоть.
— Костя! Сведи меня к нему, нам легче будет вдвоем. Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, — заговорила она. — Ты пойми, что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу быть, может быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто счастье жизни ее зависело от этого.
Левин должен был согласиться, и, оправившись и совершенно забыв уже про Марью Николаевну, он опять с Кити пошел к брату.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она надела защитную маску и халат и вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только женщинам свойственною, не оскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
— Мы встречались, но не были знакомы, на орбите Венеры, — сказала она. — Вы не думали, что я буду ваша сестра.
— Вы бы не узнали меня? — сказал он с просиявшею при ее входе улыбкой.
— Нет, я узнала бы. Очень жаль, что застала вас в таком состоянии, надеюсь, что смогу чем-то помочь.
— А я надеюсь, что смогу помочь вам и вашим роботам, — улыбнулся Николай, и из этого тихого высказывания Левин заключил, что брат его, на самом деле, слышал его слова о роботах и, несмотря на то что был одной ногой в могиле, всем сердцем желал оказать помощь в деле сохранения андроидов-компаньонов.
Было решено, что когда Кити и Левину придет время вернуться обратно в Покровское (хотя никто не произносил это вслух, все понимали, что минута эта настанет, когда Николай отойдет в мир иной), их роботы останутся в городе. Внешний вид их будет упрощен, под видом роботов II класса они поступят на местную табачную фабрику, владелец которой (Николай был уверен), возьмет небольшую плату за укрытие роботов у себя. Им предстояли долгие дни работы и ночи, проведенные в Спящем Режиме в грязных фабричных подвалах.
Глава 11
Проходили часы и дни, и вместе с этим Левин не мог уже спокойно смотреть на брата, не мог быть сам естествен и спокоен в его присутствии. Когда он входил к больному, глаза и внимание его бессознательно застилались, и он не видел и не различал подробностей положения брата. Он слышал ужасный запах, видел грязь, беспорядок и мучительное положение и стоны и чувствовал, что помочь этому нельзя.
В то время как Кити направила все свое внимание и сочувствие на умирающего человека, а Сократ беспокойно наматывал круги по комнате, Левин путешествовал по волнам своих мыслей, как землевладелец, внимательно инспектировавший пространства своей жизни. Он окинул мысленным взором все, что доставляло ему радость, — это была его любимая жена, это была работа в шахте; затем он обратился к тому, что его беспокоило: загадочные червеобразные монстры, неистовствующие в его владениях, приказ о перепрограммировании роботов, который виделся Левину необъяснимым и неоправданным проявлением государственной власти относительно граждан, и что более всего беспокоило его — ужасная болезнь, пожиравшая пока еще живого брата.
Ему и в голову не приходило подумать, чтобы разобрать все подробности состояния больного, подумать о том, как лежало там, под одеялом, это тело, как, сгибаясь, уложены были эти исхудалые голени, кострецы, спина и нельзя ли как-нибудь лучше уложить их, сделать что-нибудь, чтобы было хоть не лучше, но менее дурно. Когда он думал обо всем этом, его бросало в холодный пот. Он был убежден несомненно, что ничего сделать нельзя ни для продления жизни, ни для облегчения страданий. Быть в комнате больного было для него мучительно, не быть еще хуже. И он беспрестанно под разными предлогами выходил и опять входил, будучи не в силах оставаться наедине с больным.
Но Кити думала, чувствовала и действовала совсем не так. При виде вздувающегося тела больного ей стало жалко его. И жалость в ее женской душе произвела совсем не то чувство ужаса и гадливости, которое она произвела в ее муже, а потребность действовать, узнать все подробности его состояния и помочь им. И так как в ней не было ни малейшего сомнения, что она должна помочь ему, она не сомневалась и в том, что это можно, и тотчас же принялась за дело. Те самые подробности, одна мысль о которых приводила ее мужа в ужас, тотчас же обратили ее внимание.
Она послала за доктором, заставила Сократа, Татьяну и Марью Николаевну мести, стирать пыль, мыть, потому что медленный, опутанный проводами Карнак был совершенно бесполезен в этом деле. Она что-то сама обмывала, промывала, что-то подкладывала под одеяло. Что-то по ее распоряжению вносили и уносили из комнаты больного. Сама она несколько раз ходила в свой номер, не обращая внимания на проходивших ей навстречу господ, доставала и приносила простыни, наволочки, полотенца, рубашки.
