Марк наконец-то всмотрелся в то, что написал перед смертью учитель.
Карандаш в нескольких местах продавил бумагу, грифель срывался. Лист был истрепанный, покоробившийся от влаги и с отпечатком здоровенной пятерни, явно не принадлежащей субтильному геодцу. Кто и как доставил записку?
В своем последнем письме старик вернулся к языку детства. Он писал по-итальянски.
«В МОЕЙ СМЕРТИ ПРОШУ НИКОГО НЕ ВИНИТЬ.
Франческо Паолини, капеллан, PhD».
И дальше, мелкими строчными буковками:
«Я сильно подозреваю, что любезным собратьям по ордену захочется раздуть из моей смерти большое дело и во всем обвинить, конечно, Геод и тамошних ересиархов. Драгоценный мой Антонио, если ты читаешь эту записку — представь, как я пожелтевшими от табака пальцами сворачиваю у тебя перед носом здоровенный кукиш. Шиш тебе. Никто меня не убивал. Скажем, я спятил. Скажем, меня преследует дикая мысль, что цветок вскоре расцветет. Песня усиливается ежечасно. Я пытаюсь записать сигнал, но комм барахлит, да оно и к лучшему — ведь, милый мой Тони, тебе бы сильно хотелось наложить руки на эти записи. Да, тебе очень хотелось бы заполучить песню целиком, чтобы делать из людей чудовищ. Шиш тебе вторично. Однажды ты ухитрился меня разжалобить, но теперь, перед самой смертью, я вижу как никогда ясно: ты всегда стремился лишь к одному. К власти. Бедный, бедный Тони, ты так ненавидел собственного батюшку, и все лишь для того, чтобы вырасти совершенной его копией. Жаль, что я не разглядел этого с самого начала. Таким образом то, что я делаю, я делаю для себя, для людей, но и для тебя тоже, Тони, — для того тебя, каким ты мог бы быть, но так и не стал. Я закрываю, своей смертью запечатываю бутылку с джинном. Комм и все файлы я приберу с собой, а оставлю только эту записку. Я сильно надеюсь, что утабе донесет ее до поселка, не потеряет и не запутается. Он добрый человек, но умом не отличается. Тот, кто сидит в поселке, напротив, весьма сметлив — так что и без записки вам его не заполучить. Я забочусь не столько о его безопасности, сколько об очистке своей совести. И да, милый Тони, твоя геодская авантюра не увенчается успехом еще и потому, что сосед мой вовсе не геодец. Я не знаю, из каких соображений он выдает себя за геодца. По-моему, он атлант или вообще киборг (извините, Клод, если написанное здесь по каким-то причинам Вам неприятно. Я сделал такой вывод на основании нескольких наблюдений: Вы необычайно сильны, очень быстро соображаете, Ваша логика напоминает машинную — то есть на поверхности она кажется рациональной и даже гуманной, но глубоко бесчеловечна внутри. Извините и во второй раз, но то, что Вы сотворили с бедными утан, чудовищно. И наконец, у Вас полностью отсутствует даже самая примитивная эмо-аура. Такого не встретишь даже у высших приматов. Даже у душевнобольных. Подобную пустоту я наблюдал лишь у машин. И снова извините). Ну вот, я в третий раз извинился перед Клодом, и теперь для пущей гармонии надо показать третий кукиш тебе, Тони. Итак, ты не увидишь ни геодца, ни моих записей, ни меня, превращенного в чудовище. О, я знаю, что час мой близок! Мне хочется грызть и кусать, кусать и грызть, вгрызаться в мягкое и высасывать соки. Но я не буду. Нет. Не хочу, и всё. Я подозреваю, что это существо превосходит меня по всем параметрам, но не хочу и не хочу. По чести, следовало бы оставить эту записку в палатке. Тут очень неудобно на камне писать, и я вдобавок не уверен, что утабе доставит ее по адресу. A propos
[4]
, надеюсь, мой труп унесет река. Если нет — о счастье, вот повод для четвертого и финального кукиша, — он все равно не достанется тебе, благородный коммодор Висконти! У лжегеодца могут быть странные планы, но мою просьбу он исполнит. Не отдавайте меня никому, Клод! Сожгите и похороните прах под вашим идиотским крестом, да воткните крест поглубже, чтобы я не встал!»
Марк прочел записку, прочел снова и остановился, только когда понял, что перечитывает ее в третий раз. Землянин почувствовал, что, перечитай он написанное на этом клочке бумаги еще раза два, свихнется и сам.
— Вы правда киборг? — поинтересовался он у геодца.
— Смотря что вы называете киборгом, Марк, — мягко ответил лжеионнанит.
— Человекоподобную машину.
— Я относительно человекоподобен, и я функционирую, так что можно сказать и так.
В эту минуту Ван Драавен был до раздражения похож на самого отца Франческо. «Чем Лувр отличается от лисьей норы?» А чем ворон отличается от конторки?
— Кто вы такой, Ван Драавен?
— Прежде чем выяснять, кто я такой, я бы все же на вашем месте прочел то, что написано на обороте. Может, это слегка прочистит вам мозги.
Так, а что там у нас прочищает мозги по мнению батюшки лжегеодца, предположительно дьявола? Правильно, страх. Салливан развеселился. Вот только страха ему не хватало в комплекте. Он перевернул листок и увидел два слова, накарябанные огромными дрожащими буквами:
«МАРК, БЕГИ!»
Наверное, в своем безумии старый викторианец вообразил, что очень ловко заговорил геодцу зубы в первой части письма.
Глава 8
Цветение
Основная беда заключалась в том, что Марк ничего не понимал. А понять ему было необходимо. Без понимания мир превращался в хаос: в липкое нутро расплавившегося супермаркета, в дымную и пьяную дедовскую вечеринку, в сходки соратников Шеймаса на задах старого авиационного ангара. Короче, в болотные миазмы кельтской логики, которая до сих пор годилась лишь на то, чтобы выяснять, кто и когда угнал у соседа стадо рыжих буренок и как отплатить обидчику. Марк даже отчасти завидовал безумному отцу Франческо. Вот тому, похоже, все было ясно.
Можно, конечно, принять его версию о лжегеодце за рабочую гипотезу и счесть все происходящее секретной операцией атлантов. Наблюдения старого викторианца казались верными, только выводы из них следовали отнюдь не столь однозначные. Да, может, Ван Драавен и киборг. А может, невероятно сильный психик, придумавший новый блок «пустота» («Если выживу, — подумал Марк, — надо взять на вооружение») и ловко наводящий галлюцинации. А может, Предтеча из научпоповских статеек, так любимых Лаури. А может, сын дьявола. Последнее выглядело наиболее вероятным, потому что сейчас Марк висел на кресте.
Еще ночью, в хижине, дочитав записку отца Франческо и осознав, что больше никаких закодированных посланий в ней не содержится, Марк попытался сделать две вещи. Во-первых, накинуть на лжегеодца «узы». С тем же успехом можно было ловить несуществующими сетями невидимую рыбу. Ван Драавен, с интересом наблюдавший за его потугами, усмехнулся и тихо сказал:
— Я бы на вашем месте воздержался, а то провалитесь ненароком. Там, куда вы тянетесь своими ручонками, довольно неприятно.
Марк опять не понял. Это уже становилось привычным.
Во-вторых, проанализировав письмо отца Франческо и отделив крохи смысла от горячечного бреда, землянин сделал кое-какие выводы. О второй части записки он предпочитал пока не думать.
