Я провела три года под руководством Салли, учась управлять
закусочной. На второй день моей работы она заявила, что, как только я вошла,
она сразу поняла: либо я приму управление закусочной, когда она уйдет на
пенсию, либо буду несчастной неудачницей.
Теперь, когда я знаю то, что знаю о Дверях и о том, что они
дают тебе то, что ты хочешь… что ж, мне интересно, как было на самом деле.
Временами я много размышляю об этом. Неделями эти мысли не приходят мне в
голову, но каждый раз, когда я делаю ошибку, каждый раз, когда касса не
сходится, каждый раз, когда я готовлю заказ и выполняю его неправильно, я
задумываюсь. Думаю, действительно ли Салли хотела оставить мне закусочную?
Думаю, действительно ли она хотела перебраться во Флориду? Закусочная мне не
принадлежит — она принадлежит Салли. Полагаю, я что-то вроде исполняющего
обязанности, на случай если она когда-нибудь вернется.
Или на случай, если я когда-нибудь смогу купить ее у Салли.
Я коплю на это деньги уже четыре года. И у меня больше денег, чем следовало бы
быть, правда, и я думаю, что это опять Дверь.
Кто-то похлопывает меня по плечу и говорит:
— Эй!
Я перекатываюсь и сажусь спиной к Двери. Мне неуютно от
этого, но я хочу сидеть лицом к Райану и знаю, что, если из Двери что-то
вырвется, Райан управится с этим лучше, чем я.
Не то чтобы что-то выходило из Дверей в потусторонних мирах,
но осторожность не повредит.
Райан присел рядом со мной, его женщины — позади него. Они
жутковато улыбаются. Он усаживается, скрестив ноги. Иштар сидит рядом со мной,
а львица сворачивается клубком так, чтобы касаться одновременно и Райана, и
меня.
Он ведет себя так, будто не замечает, что они делают; он
лишь снимает шляпу и проводит рукой по волосам; они немного торчат, прямо на
задней части шеи, и, если бы он сел поближе, я бы их ему пригладила.
Мой взгляд привлекает Исида, она приглаживает полосы на
загривке Райана, но, поскольку она бестелесна, волосы продолжают торчать. Тем
не менее я ценю сентиментальность.
— Можно было слышать твои мысли, пока мы избирались
сюда, — говорит он.
— Ты мог слышать меня? — неверяще переспрашиваю
я. — Это становится сильнее?
— Нет, я хотел сказать… — Он делает
гримасу. — Прости. Фигура речи. Не самая хорошая идея в этих краях.
— Боже, спасибо тебе, — говорю я. Хотя я ненавижу
напоминать ему о вещах, в которых он разбирается лучше меня… — Разве тебе
не следует присматривать за демонами и тому подобным?
Он тычет пальцем за плечо. Позади него Рокси сидит на краю
утеса. Она потирает колено.
— Ей нравится нести вахту, — спокойно объясняет
он.
Я опираюсь головой на руку.
— Я думала о закусочной, — признаюсь я. — Я
знаю, что мне следовало думать о чем-то более важном…
Райан кивает:
— Важно помнить о том, что мы в игре. Но также важно
помнить, почему мы все это делаем. Ради чего. Сохранять связь с реальным миром.
— Вы, ребята, этого не делаете. — Я машу рукой в
сторону Рокси и Кристиана. — Вы ненавидите мир.
— Мы не ненавидим мир. — Он хмурится. Иштар
вздыхает. — Мы не ненавидим людей. Ты говорила уже, что мы не уважаем
людей, которых защищаем. Это неправда. Ты не найдешь людей, более
сосредоточенных на сохранении мира простых смертных в безопасности. Но… такие
люди, как мы, какими нам приходится быть… это не работа с девяти до пяти. Мы
охранники, и дальнобойщики, и синие воротнички. И многие непосвященные думают,
что это нормально — обращаться с рабочим народом так, как…
— Как с дерьмом, — говорю я.
Это правда. Полагаю, это зависит от того, каким путем ты
идешь.
— Почему ты занимаешься этим? — спрашиваю я
Райана.
Он ничего не отвечает. Но кончики его пальцев касаются волос
за моим левым ухом. Совсем чуть-чуть. Он касается моих волос.
— Разве я мог не делать этого? — говорит
он. — Я знаю, что приходит в ночи. Как ты думаешь, я ввязался в это? Никто
не врывался и не спасал меня в критический момент. — Его прикосновение
исчезает. — Никто не спас остальных.
Остальных?
— Остальных? — спрашиваю я.
Райан долго молчит, и я думаю, что он больше ничего не
скажет. Думаю, сказал бы он, если бы я не открыла рот?
Я слышу голос Иштар, когда он продолжает:
— Когда я был моложе, зимой я, бывало, подрабатывал,
рубя елки для отправки на юг. Многие из нас это делали — это были легкие деньги,
всего лишь несколько выходных работы. Парни, нанимавшие нас, везли нас большую
часть дороги, а потом мы брели сквозь снега к деревьям. Недалеко. — Он
делает паузу, потом: — Я рубил дерево, когда это произошло. Парни, которые были
со мной, все погибли. Я выжил.
Я почти боюсь сказать что-нибудь, но я должна знать:
— Что это было?
— Хайдбихайнд. Один из тех демонов, которые могут
являться без Дверей. Они быстро двигаются и не любят, чтобы их видели; поэтому
их так назвали
[17]
. Но они наблюдают, и ждут, и похищают
лесорубов, когда никто не видит. — Он издает короткий смешок — смешок
человека, рассказывающего что-то ужасное или грустное, но вовсе не смешок
человека, которому действительно весело. — Я был последним, и единственная
причина, почему меня не утащили тоже, — я работал бензопилой. Только у меня
была в руках масса металла, которую можно было крутить вокруг себя, и именно я
смог снести голову этому существу, до того как оно успело снова оказаться у
меня за спиной.
Он вздыхает. Его дыхание касается моей кожи.
— Я вернулся к нашей точке сбора и пошел дальше. Все
мои товарищи пропали, а у меня в руках окровавленная бензопила. Нехорошо. Так
что я сбежал.
Снег, да? Я думаю о его «южном» акценте и потом понимаю: во
многих местах говорят с таким акцентом.
— Сколько лет тебе было? — спрашиваю я.
— Девятнадцать.
— У тебя была семья? Имею в виду, они ведь
интересовались, что с тобой сталось?
— Не знаю, — говорит он. — Я всегда боялся
вернуться.
— Но… разве ты не скучал по ним? Разве ты не хотел быть
со своей семьей?
Я не могу себе представить, как такое может быть: иметь
семью и не хотеть быть с ней. Я не могу, я так скучаю по своей семье. Не то
чтобы у меня когда-либо была настоящая семья; можно ли скучать по тому, чего
никогда не имел?
Я чувствую, что Райан смотрит на меня, так что я поворачиваю
голову и смотрю на него, и внезапно я понимаю, как он устал, как одинок, как он
ненавидит свое одиночество, но он чувствует, что это его судьба, потому что
люди рядом с ним всегда погибают.
