«Дружиннички» везде сопровождали своего «ярла» и даже порой вдохновляли на новые подвиги, которые не всегда заканчивались к их удовольствию. Не раз и не два парни из нескольких соседних деревень, собравшись гуртом, давали Олькше решительный бой. И поле часто оставалось за ними. Но не успевали на «ярле» зарасти ссадины и выцвести синяки, как он вновь являлся к «смутьянам», дабы вернуть себе право на поборы. И мало кто из «бунтовщиков» замечал, что победы Рыжий Лют
[101]
добивался только при содействии невысокого русоволосого парнишки, про которого говорили, что его мать латвица.
Мало-помалу «детские» игры стали беспокоить и взрослых. Пусть бы только разбитые носы. Что тут говорить: парни без этого не растут. Но Олькшины вожделения росли вместе с увеличением «дружины». Туески с черникой больше не радовали его утробу. Он требовал от «данников» вяленой рыбы, хлеба, кваса, сметаны. А это было уже совсем не похоже на потешную подать,
[102]
поскольку начались ночные набеги на чердаки, овины, амбары и ледники.
Селяне на знали на кого и думать.
Прежде таких потрав не было и в помине. Лесное зверье шастало, конечно, по закромам. Но проходила ночь другая, и лохматые воришки уже коченели в силках, поставленных возле коробов и клетей с припасами. А тут не помогали ни пеньковые удавки, ни самострелы, ни рогачи.
Начали пенять на домовых, на овинников, на дворовых и банников. Поминали леших и водяных. Но никакие подачки и прикормки на мелкую нечисть не действовали. Она продолжала воровать по-крупному, для своих, понятное дело, размеров.
Заговорили уже о Черном Глазе и Кощеевых проклятьях. Потянулись ходоки к Ладе-волхове. Та ворожила на воск и на сушеный зверобой. Редко бралась она за бубен, но тут пришлось. Вернувшись из темного омута Нави,
[103]
Лада грустно смотрела перепуганным землепашцам в глаза и всем говорила одно и то же:
– Не ищите под полом и на чердаке, не ищите в лесу или в воде. Не клевещите на все четыре стороны Яви. Поскольку ходит растратчик промеж вас самих.
Ох, и недобрые вести несли в свои городцы да села ходоки. Слыхано ли дело: сродник у сродника, сосед у соседа втихаря припасы ворует! Да за такое дело народ вора в такие рогатки распнет, что лучше бы ему и вовсе не рождаться.
И вот тать был пойман. Сначала один, потом второй, третий. Но шумных уличных расправ не случилось. Однако досталось воришкам так, что уши и попы у них пылали маковым цветом не одну седмицу: как-то ведь надо отваживать дите неразумное от воровства, а прибить поганца – жалостно, какой ни есть, а родная кровиночка.
Понятное дело, что не все пойманные втихомолку терпели побои и ушной треп. Многие сознавались. И все как один кивали на Олькшины поборы. Выходило, что Ладонинский верзила и обкрадывал всю округу руками своих «подданных».
В конце концов, накануне Каляд к дому Хорса подступила шумная толпа окрестных землепашцев с дубинами, топорами и тесаками в руках. Заспанный косматый ягн явился к ним босой, в одних портках и нательной рубахе.
– Что за вече, венеды? – спросил он весело, точно не замечая недоброго лика толпы.
Кто-то уже начал выкрикивать: «В прорубь их всех! И ягна и помет его!»
Но в это время рядом с ошеломленным Хорсом, точно сгустившись из воздуха, появилась Лада-Волхова. Перунова внучка, как называли ее в округе, с мороза выглядела точно отроковица. Щеки как зимние снегири, губы как осенняя ягода-рябина, глаза как летнее небо. Но даже эта негаснущая молодость и та приводила в трепет все южное побережье Ладожского озера. Навья девка. Ворожея из ворожей. Глазом моргнет – порчу потом никакой баней не отмоешь.
– Не гоже, венеды, без Суда и Правды
[104]
расправу чинить, – прикрикнула на мужиков Лада, и те притихли: – Коли Хорс с Кривдой в дому живет, так это еще доказать надо. А докажите, так прорубь завсегда его будут.
Доказательств было много, вот только Кривды за Хорсом не было никакой. Разве что винить его в рождении сына, так их у него родилось семеро, да вот выжило двое. Из них один непутевый. Тот самый Олькша из-за которого вся округа стоном и стонет. А ведь учил его Хорс и правил по совести. И плетьми, и колотушками. Вся Ладонь слышала, да и видела потом Олькшины синяки и ссадины. Но только все не впрок. Обидела Мокошь мальца волосом.
[105]
Ни почем ему отцовские уроки.
– Сам не ведаю, словены, как с парнем быть, – раздосадовано басил огромный, крупнокостный и неуклюжий как медведь ягн. Мелкая пороша ложилась на его седеющие нечесаные космы: – Знаю я, что бедовый он хуже Локки, что рот у него, как клеть кабанья у нерадивого хозяина: навозом за версту разит. Но все надеюсь, что молодой он еще, а как в лета войдет, так остепениться. Я ж и сам по малолетству, что уж таиться, покуролесил у себя на Малоге-реке. Через то и в Ладонь попал. Тут и обженился. Тут и поумнел. У соседей спросите: кудышный ли я хозяин.
Спросу нет, Хорс после Годины в Ладони самый крепкий самоземец. Все у него в хозяйстве ладное да справное. И дом, и двор, и поле. А уж для соседей своих так он иной раз лучше сродника. Помочь-пособить в любом деле: венцы срубные на домину класть, морену бурую или пень в два обхвата с поля тягать, кабана-трехлетка резать, – первом делом Хорса бегут кликать. А могучему ягну в радость верховодить в хлопотных делах, где и сноровка, и сила недюжинная нужны.
Честное собрание вначале утихомирилось, а затем и вовсе пригорюнилось. Ну как не внять отцовской печали? Чай, каждый мечтает о разумных да послушных сынах, которые отцовы поля расширят, хозяйство укрепят и славу возвысят. Да не каждому такие дадены. Что уж тут кольями махать. Помочь надо человеку, посоветовать чего дельное про то, как отпрыска непутевого на правильную стезю воротить.
– Хорс, – вдруг довольно громко сказала Лада: – Если у тебя в дому тесно или каши да клюквы с медом впритык до весенней лебеды, так может я гостей к себе позову? Что людей на морозе держать?
– И то верно, – кашлянул ягн: – Входите селяне. Хлеб-соль.
Изобилие хмельных медов, овсяные лепешки, вяленое и томленое мясо превратили суровых судей в дорогих гостей, а вечерее и в любезных друзей. И уже потраты в закромах стали плевыми – куница иной раз больше беды наделает. И даже Олькша из вора и крамольника
[106]
превратился в шалопая и бедокура.
