Через эти чудеса соседи стали иначе смотреть и на Хорса. Раньше он был для них инородцем, пришедшимся ко двору своей небывалой силой и бескорыстной отзывчивостью. Объявился он примаком
[149]
в семье одного из самых захудалых Ладонинских самоземцев. Через пару лет, когда Зван, отец Умилы, зачах от сухотки, он встал на хозяйство и с двужильным напором принялся его из Недоли вытаскивать. И вытащил. И теперь жил на широкий двор, так что впору было работников заводить. Да только поперек нутра было ягну на чужом хребте ездить.
Вот только детьми Дид
[150]
не сильно Хорса одаривал. Что ни год ходила Умила брюхатая, да только детки мерли в родах или младенчестве. Выжило всего трое. Сыновей двое: Ольгерд, первенец, и Пекко-молчун, на шесть лет младше. И дочка одна: Удька, нежданная радость, егоза и постреленыш. Да, только так с Олькшиного малолетства повелось, что, как только речь о нем заходила, так отеческая кручина и омрачала душу могучего ягна. Ни крику, ни колотушкам не внимал детина. Баловал и сквернословил так, что казалось, не найдется на него управы. И вдруг, в одночасье из оторвы и бестолочи получился вон какой столпище для отцовской славы. Ни дать, ни взять Дид с Велесом выказали Хорсу милость за труды его.
А раз так, то соседи поведилась к ягну за житейскими советами хаживать. И от нежданного счастья и почета ходил Олькшин отец гоголем, то и дело рыжую сыновью макушку трепал ласково и только что не на руках тетешкал своего отпрыска.
А Ольгерд Хорсович то ли от любви, что маяла его по ночам, то ли от пахарской да надворной работы, но за четыре месяца схуднул в животе, зато раздался в плечах и еще подрос, став на пол головы выше могучего отца. Заветный самострел он взводил теперь одной рукой, а древесные стволы толщиной с руку запросто ломал об колено. Словом, стал он куда как завидным женихом. И даже Ладонинские отцы семейств, где были девки на выданье, стали иначе смотреть на бывшего бузотера и колоброда.
Свою дружину Олькша разогнал, сказав парням, что лиходейство ему разонравилось. Перечить своему «ярлу» никто не стал, и с тех пор установился в Южном Приладожье такой мир и покой, что прямо Ирий какой-то.
Торхова телочка
За всей этой ранней и теплой весной, спокойствием и благодатью никто в городце даже и не приметил, что два приятеля, некогда бывшие не разлей вода, с самой зимы почти не хороводятся вместе. Мало ли что промеж друзей бывает. Волькша при встречах старался как можно скорее свернуть разговор, ссылаясь на разные родительские поручения, да и Олькша отводил глаза и держался поодаль от свидетеля своего беспутства в доме на деревьях. Если бы кто и вздумал подглядывать за парнями, то ощутил бы, что между ними пролег овраг чьей-то вины. Но чьей именно не догадался бы никто.
Бывшие друзья не виделись целыми седмицами, что было немудрено, поскольку с конца Травеня, так и не принесшего коварные морозы, с той самой поры когда все Ладонинские самоземцы управились с посевами, Волькша начал пропадать из дома на целые дни. В прежние лета, когда он куда-то надолго уходил, Ятвага знала, что ее сын где-нибудь с Олькшей. Хорсович при всей его бедовости Варглоба в обиду никогда не давал. Из своих похождений они всегда возвращались вместе. И часто так случалось, что Ольгерд был сплошь покрыт синяками, в то время как на ее сыне не было ни царапинки, так уж ретиво верзила защищал своего щуплого дружка. Нынче же Олькша день-деньской помогал родителю по хозяйству, так что латвица ломала голову над тем, где и с кем пропадает ее третий сын. От расспросов Волкан не увиливал, но его рассказы о том, как он день напролет учился целиться в белку, не казались Ятве убедительными. В Ладони Година считался знатным охотником, но дичь предпочитал брать силками или капканами. И откуда у Варглоба, который сызмальства не терпел крови, могла взяться эта страсть к стрельбе? У них в доме даже и самострела-то приличного не было.
Однако Волькша не обманывал мать. Он лишь немного не договаривал о том, с кем и как он постигал науку метания стрел.
Волкан всегда честно признавался, что и в мыслях не держал искать этой встречи. Но видимо, уж так Мокше было угодно, что бы однажды Данка, одна из младших дочерей Годины, заснула на полянке, разморенная первым теплым солнцем, и не углядела, как от Ладонинского стада отбилась молодая телочка. Но спохватилась девчонка споро, пригнала остальных коров в городец, да со слезами за пропажей бежать собралась. Тут ее, зареванную, Волкан и повстречал. Вместе искать отправились. На злополучной поляне все осмотрели и нашли то место, где коровка в бурелом ушла. Дальше побежали по ее следам.
– Не хнычь, Данка, – подбадривал сестру Волькша: – Найдем мы Торхову телочку целой и невредимой. Волкам нынче и молодых косуль хватает. Медведь тоже уже поотъелся с зимы. Так что зверье нынче к человечьему жилью не жмется. Диким промыслом живет.
А коровьи следы уходили все дальше и дальше от Ладони.
– Ах, ты, леший тебя побери! – выругался Волькша, когда следы копыт привели их в болотистый распадок.
– Что такое, братка? – встревожилась Данка.
– Да, похоже, сюда наша телочка сама пришла, а отсюда ее… добрый человек увел, – Волкан хотел сказать: «тать угнал», но спохватился. Данка была не то чтобы плаксивой девчонкой, но заполошной – это точно. Услышав про «доброго человека», она часто-часто захлопала ресницами: не то вот-вот заплачет от страха, не то заголосит от радости.
Между тем «добрый человек», если судить по следам, мужиком саженного роста не был, как не был и босоногим пастушком-постреленком. Не в пример Волькше с сестрой, он не оставлял пятипалые отпечатки, потому как носил обувку. Выходило, что это был либо охотник, либо ратник. В любом случае встреча с ним не предвещала ничего хорошего.
– Данка, – наигранно спохватился Волькша, – я тут вспомнил, что мамка посылала меня за смородиновым листом, а я с тобой ушел. Давай, я за тебя телочку пойду искать, а ты за меня смородины нащиплешь, а?
Уговаривать сестренку не пришлось.
– Может тебя вначале поближе к Ладони вывести? – спросил он сестру на прощание.
– Не-е-ей. Тута не далеко. Сама добегу, – замахала руками Данка, и брат не усомнился в том, что как оно и будет.
Тать передвигался по лесу весьма споро. Он явно знал эти места лучше Волкана, который почти бежал, но никак не мог расслышать в летнем лесном многоголосье динькание коровьего ботала.
[151]
В какой-то миг Волькша подумал, что угонщик мог, конечно, и снять колоколец с телочки. Если так, то вполне может статься, что преследователь обнаружит себя до того, как увидит татя, поймет, что к чему, и сумеет оценить супостата. А в том, что телочку придется вызволять силой, Годинович почти не сомневался.
