Хорс тем временем продолжал свои словеса.
Кто-то под столом ткнул Волькшу в коленку. Неужели Буян тоже догадался? Нет, младший брат уплетал малину из ладейки, которая паче чаяния оказалась у него перед носом. Волькшу опять толкнули, и из-под стола раздался требовательный голос:
– Вы раздвинетесь, наконец? Или мне так и сидеть под столом?
Годиновичи потеснились и в промежуток между ними, пыхтя, втиснулась Удька.
– Двигайся! Двигайся еще, – бурчала девчонка, безжалостно тыча кулачком Буяну под ребра.
– Удомля, угомонись, – цыкнул на нее Хорс.
– А чего он мне не дает рядом с женихом сесть! – пожаловалась Удька.
– С чьим это женихом? – полюбопытствовал Година.
– С чьим, с чьим. С моим, конечно, – фыркнула пятилетняя Хорсовна.
– А и кто твой жених? – спросила Рада с другого конца стола.
– Вот ты, Радка, вроде ужо большая, ужо ребеночек скоро народится, а все прикидываешься глупенькой, – укорила ее Удька: – Ну, если я сюда прилезла, разве не ясно кто мой суженый?
И хозяева, и гости захихикали.
– Буяша что ли? – попыталась угадать Ятвага.
– Нужен мне этот косорукий, – оскорбилась «невеста».
– Я что ли? – пошутил Волькша.
Все сотрапезники закатились от смеха. Только Удька сохраняла невозмутимое лицо.
– А чего вы ржете? – спросила она, когда смех вокруг затих: – Я вчера всем девчонкам сказала, что выйду замуж за Волкана Годиновича, и наказала им даже издалека не смотреть на него, или будут иметь дело со мной. А ужо я им волосенки-то повыдеру…
Окончание удькиных угроз потонуло во всеобщем хохоте. У Хорса по красным, как редиска, щекам текли крупные слезы. Рада, запрокинув голову, отдувалась и гладила свой круглый живот.
– А что? Что я такого сказала? – негодовала Удька.
– Но я же… я же… большой, – сквозь смех произнес Волкан: – а ты… ты – маленькая…
– Это Олькша-балбес – большой, – возразила девчонка: – А ты – в самый раз.
Эти слова вызвали новый взрыв смеха. Теперь уже не только Рада с Ятвой держались за животы. Ярка почти сполз под стол от хохота.
– А ты чего потешаешься? – с обидой в голосе обратилась Удька к «своему жениху». Она даже занесла кулачок, но ударить не посмела.
– Удюшка, солнышко, – примирительно сказал Волькша, промакивая рукавом краешки глаз: – Ты не ростом мала, а годками!
– А то я не понимаю, – поджала губы Удюшка-солнышко: – Только я ужо не маленькая. У меня вчера ужо первый молочный зуб выпал. Вот, – и девчушка раскрыла ладошку, на которой и вправду оказался молочный зубик: – Значит, я скоро ужо совсем вырасту и буду твоей женой. Скажешь – нет?
– Будешь, будешь, – согласился Волкан, у которого от смеха болели щеки.
– Вот и я сказала девчонкам, что буду. На тебе пока, возьми мой зубик. Не теряй тока. А потом я ужо и вся твоя буду.
Хорсовичи и Годиновичи хохотали до коликов. Кто-то уже икал, подсливая тем самым масла в огонь всеобщего веселья.
Внезапно лицо Рады побагровело. Она схватилась за живот двумя руками. Сдавленный крик вырвался из ее горла.
– Что с тобой, Рада моя? – всполошился Торх.
Но его жена только тяжело и часто дышала, превозмогая боль. Крупные капли пота выступили у нее на лбу.
– Рожает она, – сказала Умила, сидевшая рядом Годиновой невесткой: – Спокойно, Радушка. Спокойно.
Не будь это первые роды синеокой Рады, которая больше трех лет не могла понести от Торха, такой суматохи не случилось бы. Все бабы рожают. Вот только Рада даже на сносях выглядела скорее как отроковица, запихнувшая под сарафан подушку, чем как беременная баба и мужняя жена.
Волкан, стремглав выскочил из светелки и бросился за Ладой-волховой. Но ворожеи дома не оказалось. Соседи видели, как утром она уходила из городца с лукошком. Видать по ворожейским делам.
Волкан вернулся к дому Хорса. Оттуда уже выводили роженицу. Торх порывался поднять возлюбленную жену на руки, но матери обоих семейств вопили, что этого никак нельзя делать, поскольку так можно сместить плод, и он, не равен час, станет выходить ногами или даже спиной. На поднявшийся гвалт выглянули соседи. Скопом решили, что все пацаны, сколько ни есть в Ладони, побегут в боры искать Ладу, мужики истопят баню, а бабы побудут с Радой.
Еще и звезды не зажглись, Ярка нашел волхову на душистой поляне, где она собирала вечерние цветы. Лада с отроком споро добежали до Ладони. Баня была уже натоплена. Туги у Рады приходили все чаще, но до появления младенчика было еще далеко. Словом, в тот вечер все так или иначе сладилось.
Правда, рожала Торхова жена долго. Ее муж и свекор, не говоря уже о родителях, изрядно помучались от волнения. Возможно, не помогай в родах самая умелая волхова всего южного Приладожья, роды могли бы закончиться прискорбно, но Лада никогда не оставила бы свою племянницу без вспоможения. Торхович родился здоровенький и синеглазенький. Глядя на него и на роженицу даже трудно было поверить, что эдакий богатырь народился из такой хрупкой женщины.
В этой тревожной суматохе Хорс все-таки успел столковаться с Годиной о его помощи в сватовстве Ольгерда к Кайе. Толмач лишь немного удивился тому, что его застольные догадки оказались неверными, и согласился, даже не потрудившись вникнуть, о сватовстве к кому именно идет речь, тем более, что это дело условились обговорить чуток попозже.
Сватовство
И самоземцев захороводила Рюинькая
[160]
круговерть. Жатва. Молотьба. Уборка репы и свеклы. Трепка льна. И еще груда всяких трудов и забот почти до конца Листопада,
[161]
который в тот удивительный год почти весь простоял если уж не теплый, то ведренный.
[162]
В день, когда на лужах слюдой застыл ледок от первого утреннего заморозка, в Ладонь приплыл княжий человек и передал всем самоземцам городца привет от князя и приглашение на Груденьскую
[163]
ярмарку. Гостомысл обещал, что пошлины на торжище в этом году будут, как и прежде, обещал, что воровства и разбоя на торжище не допустит, меру обещал для всех одну блюсти, будь то варяг, гость или простой купец. Године служилый передавал особо, чтобы прибыл тот загодя и помог торговые ряды рядить да гостей по лавкам
[164]
рассаживать.
Отплыл Година на княжеской ладье, а в Ладони настала веселая пора. Девки да бабы по углам шушукались – подарочки загадывали. У мужиков напротив шумное вече – кто в этом году на ярмарку товар повезет. На осеннее торжище от городца обычно ехали человек десять-двенадцать «купцов» посметливее. Должны они были товары на ярмарку отвезти и сторговать их там на то, что им будет заказано. Купечество – промысел заморочный, хлопотный, но веселый. Купца, буде он дела справно сладил, после ярмарки все соседи наперебой привечают, потчуют да байки ярмарочные выспрашивают: что за гости на торжище были, во что одеты, какие диковины заморские торговали. На таких застольях не зазорно было «купцу» и приврать чуток. Красное словцо да добрый хмель – без этого душевного застолья не бывает.
