Можно было упросить Годину сговориться с венедами из чернолюдной стенки, дабы те не дали парня в обиду. И эта мысль показалась Волькше самой дельной из всех. Он даже начал продумывать, как бы доходчивее донести ее до отца и своего бедового приятеля, когда Ольгерд спросил его:
– Чё молчишь, братка? Думаешь, я испугался?
– Вот, как есть тебе доложу, – продолжил он после неловкого молчания: – боюсь я. Будь это венедские самоземцы, ано, еще можно было бы отмахаться. Но они же… у них же… у варягов… вся жизнь в драке. Они бранному делу сызмальства обучаются. Еще Година Евпатиевич о том сказывал… Не совладать мне с ними… пусть даже и в честной кулачной стенке…
Ольгерд глубоко вздохнул, точно собираясь нырнуть, и на выдохе выдавил из себя слова, которые Волькша не слышал от него уже почти два года:
– Пособи мне, Волькша. Родом-батюшкой тебя прошу.
Волкан открыл было рот, дабы, наконец, рассказать о том, что надумал насчет уговора с прочими бойцами чернолюдской стенки, но Рыжий Лют ошеломил его словами:
– Братка, пожалуйста, постой в стенке у меня за плечом, а как мне невмоготу станет, так ты им и врежешь, а?
Такого поворота Годинович никак не ожидал. Ему и в голову не могла придти мысль оказаться в кулачной стенке на Ярилов день. От отца он наслушался рассказов о том, как белолюд побивает чернолюд точно детей малых. А оказаться в рядах покалеченных Волькше вовсе не хотелось. Однако напрасно Вольк живописал приятелю о том, как на защиту его от варяжского коварства Година подговорит встать весь чернолюд. Ольгерд слушал вполуха, согласно кивал головой, но каждый раз повторял:
– Ано да, но ты все равно постой в стенке у меня за плечом.
И добавлял трогательно:
– Во имя Рода-батюшки прошу, братка.
– Так ведь у меня же с собой нет нашей, Ладонинской, земли, а ведь только она мне силу дает, – попытался Волькша уцепиться за последнюю соломинку: – А чем я без этой силы тебе в стенке помогу?
Ольгерд точно ждал этих слов. Он вскочил и направился к своему дорожному коробу. После недолгого пыхтения он достал из его глубин пухлый кожаный мешочек, навроде тех, в которых иноземцы хранят свои серебряные и золотые монеты, только больше.
– Вот, – сказал Олькша, расшнуровывая мешок и доставая оттуда горсть супеси: – А я взял… ну, это… так… на всякий случай…
Ярилов день
Утро Ярилова дня выдалось ведренным, но морозным.
Лавки никто не открывал. Товары никто не раскладывал, но от этого суеты и радостного возбуждения на Торговой стороне было отнюдь не меньше, чем в дни торговли. И купцы, и гости разоделись, кто во что горазд. Заморские пришлецы диву давались, когда им объясняли, что люди приоделись для участия в драке, в большой такой битве стенка на стенку, где с каждой из сторон выйдет по несколько сотен человек. При этом у бойцов был самый благодушный вид, который только можно вообразить. Те, кому предстояло биться в восточной стенке, радушно приветствовали тех, кто, придя на Волховской лед, встанет с запада. Лица всех сияли в предвкушении потехи. И никого не смущало то, что в кулачном бою кому-то вышибут зубы, а кому-то поломают ребра. Настроение у всех было такое, точно все, кто ни наесть на торжище, направляются блины уплетать и хмельным медом упиваться.
Дудочники и гусельники наяривали так, что сам Ярило отплясывал в небе, позабыв свою белую козу.
[192]
Скоморохи кривлялись, кувыркались и прыгали повсеместно. Они то и дело награждали друг друга потешными тумаками и затрещинами, от чего валились в растоптанную снежную грязь, словом, делали все, чтобы веселье било через край, как пена из бражной чаши.
С неторопливостью убежавшей опары радостная толпа стекала с восточного берега на Волховский лед. Там уже разъезжали туда-сюда конные дружинники. Вид у них был суровый. Некоторые из них открыто негодовали на князя, повелевшего им распоряжаться кулачной потехой, а не участвовать в ней. Но даже намеренная грубость, с которой они разгоняли стенки друг от друга, не застила безоблачную радость кулачников.
Кроме Ольгерда и упорно державшегося в его тени Волькши в чернолюдском строю было еще много безбородых, краснощеких парней, мечтавших попасться на глаза князю или его десятникам. Они упорно вылезали за линию, прочерченную распорядителями, громко смеялись и вообще вели себя точно пьяные. Они не единожды получали тычки и даже ударов копейными древками от разъезжавших вдоль строя всадников, но все равно лезли вперед.
Незадолго до полудня поток охотников принять участие в кулачных игрищах или поглазеть на них иссяк. Стенки были выстроены. Только отроки и скоморохи потешали бойцов своей возней.
Ждали только князя.
Гостомысл появился на Волховском льду, когда Ярило поднялся на вершину полдня. Броня на князе блестела как рыбья чешуя. Множество золотых цепей сияло у него на груди. Даже поручья на его запястьях были золочеными. По бокам его могучего коня шли двое рослых стремянных. За владыкой следовали отборные конные дружинники княжеской сотни. А за всадниками шествовала вереница величавых волхвов.
Князь проследовал к северному крылу белолюдской стенки, обогнул ее и поехал между рядами противоборцев. Здравицы Ярилу и князю нестройным хором летели над Волховом, пока чинный строй держал путь к капищу на мыске, от которого распорядители и выстраивали обе стенки.
Не доезжая до святилища, князь остановился.
Княжеская сотня развернулась в линию, отсекая толпу от капища.
Волхвы запели, застучали в бубны, загремели погремушками, в изобилии висевшими на их посохах, и двинулись к идолам.
Обряд Ярилова дня был не сложным, но красочным. Старцы водрузили на голову деревянного идола лучистую золотую коруну и двенадцать раз обошли его по ходу Сварожьего Колеса,
[193]
затем обильно обмазали его белым маслом. После чего начали оплетать соломой и поливать черным маслом крест, лежавший у ног идола. Под ворожбу двух своих товарищей, волхвы в двадцать рук споро справились с рукоделием.
Чучело Мары поставили напротив Ярила, после чего волхвы снова встали в хоровод вокруг капища и описали еще двенадцать кругов противосолунь. Засим они сошлись к Чучелу и принялись высекать искры. Стоящие ближе к действу, слышали, как кресала скрипят по кремню. Они первыми возвысили свои голоса во славу Лели-Весны, Ярила и Вышня. Те же, кто стоял поодаль вторили им без должного усердия, пока не завидели маслянистый дым, который повалил от ненавистной Мары.
Волькша и Ольгерд оказались на дальнем от капища крыле чернолюдской стенки. Хорошо Рыжему Люту, – чуть привстал на цыпочки, и уже все видит. А вот Годинович весь извелся, стараясь хоть как-то разглядеть волхвование, которое прежде никогда не видел. Их Лада все праздники, конечно, чтила, но выходили они у нее какими-то слишком домашними и скромными. А здесь, в верховьях Волхова действо поражало своим размахом. Казалось, дым от горящего чучела поднимается до самой небесной реки. Волкан даже был готов попросить Олькшу посадить себя на плечи, но вовремя сообразил, что в ряду кулачных бойцов это будет выглядеть нелепо.
