– Ничего, сын мой, – снова и снова повторял Снорри: – Сходишь в несколько походов. Разбогатеешь. Тогда и поступай, как знаешь,
По всему Свейланду
[29]
ходили рассказы о сказочных богатствах, которые викинги привозили из-за моря. И всего только надо: починить кое-где дядюшкину посудину, зазвать гребцов, воинов и берсерков, примкнуть к какому-нибудь ярлу, и готово дело. Через несколько лет покупай себе такой бонд, что братья лопнут от зависти.
Пришлось Хрольфу подчиниться отцовской воле в обмен на кошель серебра, необходимого для починки драккара.
Разбойничья жизнь Хрольфа начиналась хорошо.
В память о дяде ярл Уппланда
[30]
взял его с собой в набег. Но в третьем же бою в манскапе молодого шеппаря полегли все берсерки. Дружина разбежалась. А драккар едва не порубили на щепу одерские венеды. Корабль сохранить удалось только по милости Ньёрда, унесшего ладью прочь из битвы на своих плечах. Но о новых славных походах пришлось забыть. Какой дурак пойдет биться за шеппаря, вернувшегося из набега без воинов и добычи? Хорошо хоть, у прижимистого сына бондэ
[31]
осталось немного серебра на то, чтобы еще раз привести ладью в порядок.
С тех пор манскап дядюшкиной развалюхи состоял из лентяев и трусов, которых взашей выгнали с других драккаров. С таким сбродом шеппарю оставалось только промышлять мелким грабежом, воровством, да обманом на торжищах. Слава Форсети,
[32]
долгие препирательства со старшими братьями научили Хрольфа выдавать белое за черное и наоборот. А грозный вид, который он сохранил со времен своего недолгого и бесславного боевого прошлого: стальной шлем с полумаской и кожаная рубаха с железными пластинами, – повергали в трепет пугливую сумь
[33]
к северо-востоку от Готланда.
[34]
Так он и жил. Брал в прибрежных деревнях шкуры и мед по дешевке и перепродавал в Хедебю.
[35]
Угонял кривоногих карельских коров. Разорял, полонил и сжигал дотла мелкие сумьские засеки.
[36]
Но лопарей в фольки
[37]
покупали только самые бедные бондэ. Часто за такую «добычу» давали по овце за человека, в то время как латгот или прусс шли по цене быка. А ведь сумь или карелу надо было еще одолеть, скрутить и привести в Хедебю или на Бирку. Какой уж тут прибыток, одни потраты. Гребцы жрут без меры. Паруса ветшают прямо на глазах…
Так что к тому времени, когда на борту драккара появились венедские беглецы, Хрольф, разбойничавший уже второй десяток лет, почти полностью утратил надежду разбогатеть и купить себе бонд. Он мотался по медвежьим углам вроде Ильменьского торжища. Много пил. Сквозь пальцы смотрел на бесчинства и лень своего манскапа. И вообще не заглядывал в будущее дальше завтрашнего дня. Да и что было загадывать потрошителю сумьских засек? И так было ясно, на годы и годы вперед в его жизни не предвидится ничего нового и радостного.
Может статься, только благодаря этой «недальновидности», он и решился взять на борт двух парней, за которыми по берегу Волхова гналась добрая половина княжеской дворни. Что-то взыграло в нем, что-то всколыхнулось. Вспыхнул давно забытый боевой раж. Ни дать, ни взять, пройдоха Локки опять толкнул свея в бок, подмигнул и… исчез.
Еще вчера вечером крошечный огонек задора согревал Хрольфу душу. Наконец-то в его жизни что-то пошло не так. Непривычно. Дерзко. Но сегодня эта искра угасла, оставив только кисловатый привкус осинового дыма.
«Колода я осиновая. Как есть колода. И чего ради я ввязался в эту беду?» – перекатывались в голове шеппаря мрачные мысли.
Плохо ли, хорошо ли, но Ильменьское торжище кормило его последние полгода. И в прошлом году еще полгода. И до этого еще… Венеды уважительно называли его ярлом. Верили на слово. Торговались, опустив глаза долу. А теперь, в одночасье этому раздолью пришел конец. Вряд ли княжеские люди, над которыми он так потешался вчера, скоро забудут его дерзость. Особенно тот норманн, которого вселившийся в шеппаря Локки обозвал безбородым сыном бревна. Да, уж… Исток Волхова теперь заперт для шеппаря этим «бревном» точно каменной плитой.
Но больше всего Хрольфа злило то, что венедские парни оказались вовсе не теми, кем он их себе представил, приказывая манскапу грести к берегу. В головокружениях, что почти месяц мучили его после Ярилова дня, они мнились ему Суртом
[38]
и Даином,
[39]
способными в одночасье переменить его жизнь. А на поверку рыжий здоровяк оказался туп, как полено, и заносчив как зубр, его щуплый приятель и того хуже. Где это видано приказывать шеппарю: или русь к берегу, или в воду прыгну? Хрольф недоумевал, что удержало его меч в ножнах. Да, за такую выходку он не помиловал бы ни одного человека на драккаре, будь то хоть трижды загребной.
[40]
Люди должны знать свое место! И все же, когда сегодня в предрассветном полумраке шеппарь встретился глазами со щуплым венедом, необъяснимый страх охватил свея, точно он попал в пещеру к троллям, ну, или оказался один против волчьей стаи.
Нет уж! Не было у него на борту ратарей. Но и такие странные инородцы ему без надобности. Так или иначе, от них надлежало избавиться. Того и гляди, разрушат венеды и без того не слишком устроенный уклад жизни потрепанного драккара.
Первой в голову шеппарю пришла мысль об убийстве. Напасть. Зарубить. После чего поворотить драккар. Вернуться-таки в Ильменьское городище и положить к ногам венедского конунга головы воров. Вот бы узнать, велика ли награда за их поимку?
Видение почестей и мзды привело Хрольфа в радостное расположение духа. Одним взмахом билы
[41]
он мог решить все свалившиеся на него неурядицы. Даже ссору с «безбородым сыном бревна» можно попытаться уладить…
