Волькша, как и предсказывал шеппарь-костоправ, оправлялся от раны с той легкостью, с которой выпрямляется молодой дубок, погнутый буйным ветром. Была в том немалая заслуга Эрны, с утра до ночи стряпавшей своему мужу и спасителю такие дивные разносолы, что он не сумел бы от них оказаться даже при смерти. Кто бы мог подумать, что уже на второй вечер, после сечения бранным железом Волькша настолько окрепнет, что не только сможет, но и возжелает супружеской ласки. На утро же третьего дня он сел на полати, игриво посмотрел на Эрну и промолвил:
– А не истопить ли мне баньку?
Ругийка выгнула лебединую шею, повела статными плечами и заиграла бровями. «Не женщина – сливки с медом», – опять вспомнил Волькша и облизнулся в предвкушении.
Однако попариться с молодой женой Варглобу в тот день не довелось. Около полудня прибежал Уле и передал просьбу Хрольфа прибыть как можно скорее. В чем была спешность, новоиспеченный приятель Ольгерда не знал, но рассказал, что к шеппарю Грома приходил посыльный от синеуса Ларса, и теперь племянник Неистового Эрланда споро собирается ехать на Адельсён.
Когда Волкан пришел в дом Хрольфа, хозяина там уже не было, как впрочем, не было и части манскапа. Годинович поспешил к мосткам и с удивлением обнаружил там снекшип Уппландского ярла. Корабль уже отплывал. Завидев Кнутнева, шёрёверны загомонили, и кормчему ничего не оставалось, как вновь подвести ладью к мосткам.
– А мы думали, ты еще слишком слаб, – пробасил Олькша, но трепать сродника за плечи не стал.
– Ты чего одет как фольк? – упрекнул его Хрольф.
– Я всегда так одеваюсь, – возмутился Волькша.
– Это ты раньше так одевался, – назидательно промолвил шеппарь Грома: – А теперь ты хольд! Знатный воин! Трувор! Тебе не престало простую одежду носить.
– Если тебе не любо, какая на мне одежка, так я могу и сойти с корабля, – пообещал Волькша, подходя к борту снекшипа, шедшего уже по середине пролива между Биркой и Адельсёном.
– Остынь, Кнутнэве, – не без опаски в голосе сказал Хрольф: – Это же я так… А то мы все в серебре, а ты как…
– Как кто? – прищурился Волькша.
– Не будем, – ответил шеппарь: – Только впредь уж не срами меня, Варглоб.
– И ныне, и впредь я буду одеваться так, как хочу. Идет?
Свею ничего не оставалось, кроме как кивнуть.
На Адельсёне уже начали собирать урожай. Фольки резали кривыми ножами стебли овса и вязали в снопы. Видать прав был весной Хрольф, когда рассказывал о пользе выдергивания сорной травы. Не в пример Ладонинским угодьям, где испокон веку никто с весны по осень на поля не хаживал, овес тут был весомее, метелка больше, зерно крупнее. А ведь земля на Адельсёне была не так хороша, как на Волхове.
Волькша остановился, чтобы получше рассмотреть высокое, ядреное жито, но Хрольф невозмутимо проследовал в Дворовую Усадьбу. При взгляде на урожай, сын бондэ не проснулся в душе шеппаря. Еще бы, ведь на этот раз рядом с ним шагали его люди, разодетые в завидные бранные одежки и подпоясанные добрыми мечами. Присутствие среди них Эгиля Скаллагримсона вдохновляло племянника Неистового Эрланда не меньше, чем его, Хрольфа, новые золотые цепи. Мало кто на Бирке мог похвастаться тем, что заполучил в свой манскап человека, двенадцать лет служившего Уппландскому ярлу верой и правдой.
– Ларс, ты звал меня, я пришел! – хотел, как обычно, проорать шеппарь, но осекся, увидев, что тот поджидает его посреди двора. Лицо Хрольфа вначале вытянулось от удивления, но тут же приняло невозмутимый, чтобы не сказать, спесивый вид.
– Здравствуй сто лет, – приветствовал он ярла.
– И ты, Хрольф, сын Снорри, племянник Неистового Эрланда из рода Гастингов, – ответил ему Ларс, исподлобья глядя на шеппаря: – Видимо, я и правда становлюсь стар, – продолжил он: – в молодости я никогда так не ошибался в людях. А ты озадачил меня уже трижды.
Как бы не был уверен в себе сын бондэ, скрипучий голос второго, после конунга, властелина Свейланда поверг его в трепет.
– Первый раз, когда ты сумел спасти драккар своего дяди из той переделки. Второй раз, когда ловко скрыл от меня великого трувора, уговорив его свалять дурака в схватке с Гронтом. И третий раз теперь, когда, приплыв на одном драккаре, захватил город в пятнадцать раз больше числа своих людей. Не иначе как мне надо было дать тебе в управу херад, а взамен потребовать твой корабль со всем манскапом. Даже потратившись на весь этот сброд, я и то не прогадал бы. Что скажешь?
Хрольф натянуто улыбнулся. Что говорить, до Хохендорфа он и сам считал своих людей отребьем и трусами, которых не взяли на другие драккары. Но теперь они выглядели почище дружинников ярла.
– Не стоит называть моих людей сбродом, – сиплым голосом заступился шеппарь за свой манскап.
– Думаешь, они накупили дорогого железа и тут же стали хольдами? – усмехнулся Ларс.
– Они почувствовали вкус добычи, и больше не выпустят ляжку Удачи из своих пастей, – ответил Хрольф.
Уппландский ярл удивленно поднял брови и вытянул вперед губы: такой простой, но глубокой мысли он от сына Снорри явно не ожидал.
– Можешь считать, что ты удивил меня в четвертый раз, – сказал синеус Ларс: – Но я послал за тобой свой корабль не для того, чтобы словами играть. У меня в трапезной сидит посланник даннского конунга.
Глаза Хрольфа при этих словах забегали из стороны в сторону. Он ждал разгневанных даннов в течение первых седмиц после набега, а они приплыли только через месяц.
– Троюродный брат нашего государя, даннский конунг Харек очень разгневан. Некто, высадившись с единственного драккара, манскапом в три десятка человек, захватил его подданный торговый городок Хохендорф. Люди из этого городка добрались до Роскилле и просили Харека о помощи. В начале тот отказался, сославшись на другие неотложные дела, но через пару недель к нему подступили старшины Хохендорфа и «звонким словом» упросили-таки конунга вмешаться.
– Харек снарядил пять кораблей и поплыл на Волин, под стены Винеты, – при упоминании городка, который весной так неласково принял его людей, в голосе Ларса послышался посвист меча, покидающего ножны: – Ему сказали, что люди из Винеты грабили Хохендорф вместе с викингами. Но Волиняне не только не пустили его дружинников в город, но и в ночной вылазке сожгли четыре из пяти драккаров. Люди Харека были частью перебиты, частью заточены в узилище.
Эта новость, как ни какая другая, порадовала Волькшу. Это могло означать лишь то, что хижане и турпилинги до сих пор живут в Винете как один народ, вместе встречая самых грозных врагов. Выходило, что не даром они помогали Рудгеру вызволять Броню из лап ругиев.
– Харек пришел в бешенство. Говорят, это уже не первое поражение, которое его дружина терпит в этом году. Тогда он соизволил вспомнить, что даннский и свейский дворы связывают кровные узы. Он отправил посольство в Сигтуну с братской просьбой наказать виновных. А поскольку подданный Хареку Хохендорф разорили свейские шёрёверны, то владыка отослал этого даннского кляузника ко мне, раз уж я на тингах
[193]
стараюсь превратить ваши беспутные выходки в гордость конунга. Сейчас я отведу тебя к этому… ярлу Ютландии и ты сам разбирайся с ним как хочешь, – закончил свои речи Ларс: – Я чист перед Сигтуной и перед Роскилле. Надеюсь, ты меня понимаешь. Хотя, сказать по правде, мне на это наплевать.
