Я побывал во многих местах подземного мира Нью-Йорка — в
туннелях подземки, канализационных трубах, туннелях парового отопления, —
но здесь все было другим. Ни клочка бумаги, никакого мусора, никакого запаха
мочи. Может, со времени постройки столетие назад в него ни разу не проникали
люди — только воздух, крысы и этот необычный кот-инферн. Туннель имел небольшой
уклон, извивающаяся полоска по центру пола показывала, где на протяжении
последних ста лет стекал дождь.
Потом я почувствовал в ветре человеческий запах… ну, получеловеческий.
Инферны испускают слабый запах. Их лихорадящие тела перерабатывают почти все,
что они едят. Мало отходов — и, соответственно, мало запахов. Сухая кожа не
выделяет соленый пот, как у обычных людей. Однако даже их метаболизм
несовершенен — мой нос хищника уловил душок гниющего мяса и мертвой кожи.
Ветер прекратился, и я замер, дожидаясь, чтобы он подул
снова. Ни к чему, чтобы мой запах поплыл вперед. Спустя мгновение воздух пришел
в движение, и меня омыл знакомый душок «семьи». Этот инферн был моим
«родственником». Стараясь действовать беззвучно, я положил вещмешок на землю и
вытащил из кармана костюма инжектор с мощным снотворным.
Дальше я крался, охваченный нервной дрожью и выключив
фонарик. Это был первый совершенно незнакомый мне инферн, на которого я
охотился. У меня имелось единственное проклятие — футболка с Гартом Бруксом;
маловато для стоящей передо мной задачи. Казалось, тьма впереди никогда не
кончится, но потом вдруг возник проблеск света. Постепенно я смог снова
различать камни в стенах туннеля, и собственные руки перед лицом, и… что-то
еще, похожее на крошечные облака, летящие в мою сторону по полу под напором
ветра. Они скользили ко мне, молчаливые и бестелесные, и, если я взмахивал
рукой рядом с ними, шевелились в вызванном этим движением потоке воздуха.
Перья. Я подобрал горстку их и поднес к глазам. Мягкие,
белые, явно с голубиной грудки. По мере того как становилось светлее, я начал
различать, что весь туннель покрыт ковром этих похожих на пух перьев. Они липли
к камням на потолке, к моему костюму и катились по полу, словно медленный
призрачный поток. Где-то впереди было много мертвых птиц.
Начали появляться более крупные перья, трепещущие на ветру,
грязно-серые и голубые, с крыльев голубей и чаек. Я бесшумно крался по туннелю,
опираясь руками о грязный пол, чувствуя мягкость под ладонями и стараясь не
думать о голубиных клещах. Впереди послышалось чье-то дыхание, медленное и
расслабленное для инферна.
Туннель заканчивался уходящей вертикально вверх шахтой,
откуда и лился свет; к ее каменной стене крепилась ржавая железная лестница. На
дне, на груде перьев, лежали несколько целых птиц со свернутыми шеями. Я замер,
глядя, как ветер шевелит перья и по ним скользит тень: инферн стоял на верху
лестницы.
Оттуда в шахту проникал поток прохладного осеннего воздуха,
и инферн все еще не мог почувствовать мой запах. Удивительно, с какой стати он
торчит там, вместо того чтобы прятаться внизу? Я положил фонарик на пол,
подполз к краю туннеля и взглянул вверх, прищурившись, защищая глаза от солнечного
света.
Вцепившись в лестницу в двенадцати футах надо мной, он
глядел на мир, словно заключенный — в окно тюремной камеры; красноватый свет
второй половины дня смягчал резкие черты истощенного лица. Я присел на
корточки, сжал в руке инжектор и подпрыгнул вверх до той высоты, до которой
смог.
В последнее мгновение он услышал меня и посмотрел вниз, как
раз в тот момент, когда я выбросил вверх руку, чтобы всадить иглу ему в ногу.
Он изогнулся, и инжектор прошел мимо. Я схватился за лестницу, но инферн закричал,
задрыгал ногой и заехал мне в зубы. Рука разжалась, и… я полетел вниз.
По дороге уцепился за ступеньку, меня развернуло, и я с
такой силой ударился о каменную стену, что перехватило дыхание. Тут инферн упал
следом, шипя и скаля зубы. Его тело врезалось в меня, мои пальцы сорвались со
ступеньки, мы вместе рухнули вниз и приземлились на груду голубиных перьев,
переплетясь телами.
Черные когти царапнули меня по лицу, я вырвался и отпрыгнул
в туннель, треснувшись головой о низкий каменный потолок. Чувствуя
головокружение от удара, повернулся к инферну и вскинул руки,
Он подскочил в облаке перьев, царапая черными когтями
воздух. Чтобы защитить инжектор, я поднял его повыше и почувствовал, как
судорожно молотящая рука коснулась его. Послышалось короткое шипение, и
инжектор отлетел во тьму. Следующий удар инферна угодил мне в голову и свалил
на землю.
Он стоял надо мной, темный силуэт на фоне солнечного света,
немного покачиваясь, словно пьяный. Я начал отползать назад, точно краб. Инферн
снова испустил вопль…
…и тяжело рухнул на землю. Подействовала инъекция.
Добрый старый метаболизм инфернов, быстрый как молния.
Я несколько раз моргнул и потряс головой, стремясь унять
боль.
— Ой-е-ей! — Я потер шишку, уже вспухающую на
голове. — Чертов туннель!
Когда боль немного утихла, я проверил пульс инферна.
Медленный и нитевидный, но инферн был жив — что бы это ни означало
применительно к нему. Благодаря инъекции он будет без сознания на протяжении
нескольких часов, но на всякий случай я подтащил его к лестнице, приковал
наручниками к нижней ступеньке и нацепил на щиколотку электронный браслет.
Транспортировочная бригада найдет инферна по его сигналу.
В конце концов я уселся, счастливо улыбаясь, и позволил
чувству гордости растворить боль. Пусть и из моей «семьи», это был первый
пойманный мной инферн помимо бывших подружек. Я перевернул его, чтобы взглянуть
на лицо. Худее, чем на фотографии, с туго обтянутыми кожей скулами и
всклокоченными волосами, Джозеф Мур был едва узнаваем. Он выглядел слишком
тощим для семимесячного инферна — учитывая, сколько перьев успел накопить.
Что он делал наверху, в лучах солнца? Я поднялся по
лестнице, отметив про себя, какие гладкие стены шахты. Слишком скользкие, чтобы
по ним мог вскарабкаться кот или даже крыса. Наверху сквозь зарешеченное окно
лился дневной свет. Отсюда открывался вид на реку Гудзон; вода плескалась всего
в нескольких футах внизу. Прямо у меня над головой послышались смех и звук
скольжения роликов.
Я находился внутри каменного мола на краю острова, чуть ниже
дощатой эстакады, где постоянно прогуливались и бегали на роликах люди, всего в
нескольких футах от нормального мира дневного света. Потом я увидел перед собой
рухнувший пилон старого мола, гниющий, черный брусок дерева, достаточно
большой, чтобы на него могли садиться голуби и чайки. Сплошь покрытый птичьим
дерьмом, он находился в пределах досягаемости.
Вот как Джозеф Мур охотился. И тут до меня дошло. Вцепившись
в лестницу так, что побелели костяшки пальцев, я вспомнил обглоданные голубиные
скелеты и перья в бассейне. Если бы Джозеф Мур сам ел всех этих птиц на дне
шахты, он не был бы таким худющим; большую их часть оттуда уносили. Он охотился
ради «семьи». Используя свои длинные руки, он добывал для крыс еду, до которой
сами они не могли добраться.
