Сузив глаза, Маша выбросила вперед правую руку. Извозчик согнулся в три погибли, хлыст выпал. Ведьма пошевелила губами, посылая заклятие силы, — преодолев сугроб, лошадь легко пошла прочь, унося скрюченного мужика.
— Круто! — оценила зрелище Чуб. — И давно ты ведьмуешь? И как? Мы ж больше не можем!
— Разве слепые не ворожат? — спросила ее Ковалева с непонятным смешком. — Как думаешь, что я сделала? Добро?
— Конечно. А то?
— Ошибаешься. Наверняка у этого мужика трое детей. Наверняка он не сможет работать, и я лишу их кормильца. Наверняка мое добро обернется злом. Добро совершить невозможно.
— С чего вдруг? Дай нищему на паперти сто рублей — вот тебе и добро, — с легкостью разрубила «гордиев узел» подруга.
— Дав сто рублей одному, я обделю ими другого нищего, сидящего рядом. Он пойдет домой и умрет от голода. И мое добро станет злом.
— Ну так дай им обоим по пятьдесят, — не поняла проблемы Чуб.
Ковалева прилепила к стеклу обе ладони.
Киев искрился белой сахарной глазурью. С неба порошил мелкий снег.
«Зима, зима…» — говорил Город.
Все началось зимой и закончится ею.
«Это конец».
— Я поняла, почему люди слепые. Потому что мы не в состоянии вынести правду. И стоит ли жить, если добро — это зло. А зло — все то, что я считала ужасным, недопустимым, все это — добро! Ты украла стихи у Ахматовой… Наверняка она не сможет писать. Ей будет нечего написать — ты все забрала. Наверняка теперь она покончит с собой. Но я даже не могу сказать: ты поступила плохо. Смешно. У меня ребенка не будет.
— Что?! — взвыла «скорой помощью» Чуб. — Боже, Машенька… Выкидыш?
— Боже тут ни при чем. — Маша сжала ключ на груди. — Я сама. Сама предложила поселиться здесь. Навсегда. Но мы не родились тут, это не наше время. А наше время стоит. Уходя сюда, мы остановили его. Навсегда. У нас есть одна-единственная минута-зазор. С тех пор для нас не прошло ни секунды. Акушерка сказала: я беременна. Срок — неделя. И этот срок не изменится. Никогда.
— То-то у меня месячных нет, — скумекала Чуб. — Я вначале думала, я беременная. Потому думаю: от кого? Ну и расслабилась. Решила — акклиматизация, организм перестраивается. А он, оказывается, не перестроился, а заморозился. Кстати, о месячных. Ты слышала, что Катя выпускает прокладки?
— Все! Хватит. — Маша резко развернулась. — Довольно! Долго я буду служить между вами прокладкой «олвис с крылышками»?! Я умываю руки. Выясняйте отношения друг с дружкой! Я не хочу вас видеть. Я больше не могу смотреть, как вы… обе… а виновата я. Я больше не могу! Неужели вам было так трудно не делать зла?
— А кому это я сделала зло? — восстала Землепотрясная. — Ахматовой? Я спасла восьмерых человек! Разве ты не рассуждала так же, когда уламывала нас…
«Думаешь, Бог тоже думает так? Пусть вот умрет Маша, но зато выживут Катя и Даша?»
«Да».
— Замолчи!
Ненависть ослепила ее.
Белая ненависть.
Машу накрыло шапкой белого генерала — непроглядным холодом, пустотой.
Дашины цветы посыпались на пол. «Поэтесса» замахала руками, силясь разомкнуть пальцы Мира, душившего ее.
— Ы-р-р…. — с ожесточенным рычанием Мир Красавицкий отшатнулся к стене. Его лицо исказилось в оскале.
Чуб повалилась на цветы.
— Цепь, — провсхлипывала она. — Цепь-змея. Уроборос. Демон подарил. Она защищает от зла.
А Маша одним махом разгадала две тайны.
— Поэтому вы с Катей до сих пор живы. Она тоже носит «змею». Мир… Ты, — замедленно сказала она. Сказала утвердительно. — Ты пытался убить их с тех пор, как мы перестали быть Киевицами и стали смертны. Но почему? Ты ж не такой… Ты — хороший.
— Я не хороший, — ощерил рот Красавицкий. — Я — мертвый. Я убит ими. Это сильнее. Это…
— Инстинкт привидения? — прохрипела недодушенная, но все же отыскавшая силы заинтересоваться сим феноменом Даша.
— Но ты никогда не обижал их при мне. Почему же сейчас? — спросила Маша без интереса. Просто чтобы расставить последние точки над «i».
— Потому что я люблю тебя.
Привычный ответ.
— Я тебя чувствую. И ты была готова убить ее в ту минуту.
— Я? Ну конечно… Это я! — странно улыбнулась экс-Киевица. — Это я, а не он, — сказала Ковалева подруге. — Я хотела убить тебя, знай это. Вы все — не виновны! Но я не могу никого убить, никого…
— Лучше бы ты могла, — скрипнул зубами Мир. — Лучше бы ты перемолола мою душу! И освободила меня. Я устал…
Маша подняла руку, щелкнула пальцами.
Картинка за окном не изменилась.
Та же Царская площадь, тот же фонтан, та же гостиница. Они ели там расстегайчиков с трюфелями, и ей было с ним так спокойно, так безопасно.
«Я виновна в его смерти. И в том, что он не может умереть».
«Я виновна во всем».
— Мир. — Маша прикрыла глаза. — Прости. Я не могу. У меня не хватит сил. Я — не Киевица.
— Я устал. Я устал ненавидеть! Я устал тебя любить! — крикнул он.
— Мир, не заставляй меня умирать, — попросила она. — Ты знаешь, другого способа нет. Если ты не можешь не убить Катю и Дашу… Если я не могу убить тебя. Остается одно.
«Думаешь, Бог тоже думает так? Пусть вот умрет Маша, но зато выживут Катя и Даша?»
«Да».
— Лучше бы ты убила меня. Лучше бы ты совершила зло! Лучше бы ты не была такой доброй!
— Я больше не буду, — сказала Маша. — Больше не буду.
* * *
Она вышла на улицу.
Мальчишка продавал газеты. Маша купила «Кiевлянинъ». Она не знала зачем.
А потом поняла.
На последней странице была статья.
Над ней поместилась:
Изящная новость! Всякая дама может иметь идеальный бюст. Наши пилюли и порошок «Белла Форма» дадут Вам полный бюст, красивую шею и полныя округленныя плечи.
Под ней:
Самокрасящия гребенки «ФОР» красят волоса в любой несмываемый цвет, после чего их можно гофрировать, завивать и пр.
Гребенки совершенно безвредны.
Статья посредине гласила:
Доктор Булгаков рекомендует!
Пришла зима. Дом накрыло шапкой белого генерала.
В эту пору года особая опасность для таких заболеваний, как…
Ей было незачем жить.
Глава двадцать пятая,
в которой Маша уходит в монастырь?
Из глубины столетий пришло предание о человеке, который с помощью Сатаны решил бросить вызов Богу и, овладев тайнами мира и собственной судьбой, сравняться в могуществе с Создателем…
