— Я была свидетельницей! Анна не разжимала кулак и при Рике. Она так и не показала ей Лиру. Но сестра умерла!
Что-то в упрямом сопротивлении Демона не нравилось Маше все больше и больше.
— Быть может, — процедил он сквозь зубы, — вас немного успокоит тот факт, что батюшка Михал Афанасьевича заболел еще до кажущейся вам судьбоносной встречи Миши и Аннушки на Владимирской горке?
— Ты не хочешь говорить о Булгакове? — и не подумала успокаиваться его оппонентка. — Тебя злит мой интерес?
— Твое поклонение! — «тыкнул» ей Демон, что свидетельствовало — он с трудом сдерживал злость. — Немудрено, что под вами Киев шатается!
И Маша щурила глаза, пытаясь разглядеть причину внезапного приступа:
— Вы же дружили с ним…
Киевский Демон мог быть радушно-прекрасным. Мог быть непроницаемо-ненавидящим.
Но еще никогда не был страшным — шипящим:
— Со слепыми нет смысла дружить! Их нужно вести, направлять! В те приснопамятные времена мы учились с ним вместе на одном факультете. Я числился там в рядах вечных студентов…
— Ты учился на медицинском факультете в университете Святого Владимира вместе с Булгаковым! — потряслась сему открытию Маша.
— Он казался мне перспективным.
— Ты пророчил ему блестящее будущее! Ты знал, что он станет великим писателем?
— Если бы я знал, что он станет писателем, то не потратил бы на него и мига! — взревел Демон, меняясь в лице. — И я вовсе не считаю его великим. «Белая гвардия» — вот, пожалуй, и все. И все это лишь крупицы, отголоски того, что могло быть.
— А что могло быть? — спросила она. — Ты что-то недоговариваешь мне. И зря. Я все равно докопаюсь! Сама.
— Докопаетесь?! Что ж, копайте Мария Владимировна, копайте… — сказал он, возвращаясь к отстраненному «вы» и излюбленному ледяному презрению. — Мне доставит огромное удовольствие смотреть, как, по свойственной вам слепоте, вы безуспешно стараетесь сыскать то, что лежит прямо под носом!
— Под носом?
Под носом у Маши располагался дощатый стол, проживавший в животе второго дома № 13. А в душе поселилось желание заглянуть под столешницу, посмотреть: не лежит ли там что-нибудь?
Усмиряя явную глупость, Ковалева отвернулась к окну, окаймлявшему профиль первого дома № 13.
Под носом-балконом музея Булгакова — Маша знала точно! — висел только номер. А сам балкон-нос и окно-глаз в боковой стене принадлежали комнате Миши, где он, будучи уже дипломированным лекарем, принимал пациентов…
В 1918 году, после двухгодичной работы в уездных больницах, выпускник университета Св. Владимира вернулся в Киев врачом-венерологом.
— Так ты отказываешься мне помогать? — холодно подвела итог Ковалева.
— Я отказываюсь потакать вашим глупостям, — уведомил ее Демон. — Что же касается всего остального, думаю, вам будет полезней узнать ответ самолично. 13 октября 1907 года ровно в 16.23 вы должны прийти на Владимирскую горку и встать у памятника князю Владимиру под надписью «сооружен в 1853 году». Подождите пятнадцать минут. Услышав слова «бессердечною женщиной», переходите налево — под орден. Услышав «Я не понимаю вас», перемещайтесь под «Крещение Руси». И, что б вы ни услышали, не обнаруживайте своего присутствия там.
— Там будет Булгаков?
Демон встал.
Рябь пронеслась по его лицу — мгновенье оно походило на серо-мертвые дюны, гонимые ветром…
Он колебался.
— Я дам вам подсказку, — сказал он. — Одну. И пусть на то будет воля Отца. «Пошел мелкий снег».
— Снег?!
* * *
Снега не было.
Ни мелкого, ни крупнокалиберного.
Владимирская горка была осенне-золотой.
Пятнадцать минут были бесконечными.
Преодолев четыре высоких ступени, Маша поднялась на квадратный стилобат. Над ним возвышался постамент, выполненный в форме восьмигранной часовни. На одной из восьми его граней Маша нашла надпись «сооруженъ в…». И теперь стояла, как пионер под памятником неизвестному солдату, разглядывая великокняжескую спину Владимира.
На верхней террасе Владимирской горки стояли люди, вглядываясь в нижнюю «бездну». С террасы к Маше неслись музыка и чей-то смех.
От нечего делать студентка пыталась представить, как выглядела эта гора тысячу лет тому, когда на месте князя-крестителя здесь стоял языческий бог Перун.
Вот стою на горке на Владимирской.
Ширь вовсю — не вымчать и перу!
Так
когда-то,
рассиявшись в выморозки,
Киевскую
Русь
оглядывал Перун.
— стихи Маяковского ей читала Чуб.
Сама стоящая на Владимирской горке знала мало стихов, но статья «Анна Ахматова в Киеве» существенно пополнила ее поэтическое образование.
Маша прикоснулась ладонью к чугунному постаменту Владимира с трехсаженным крестом в руках.
Над рекой свой Владимир
Поднял черный крест…
«Любопытно, — подумала разведчица Прошлого. — Анна нашла Лиру неподалеку от шестой — неофициальной Лысой Горы. Закопала на второй Лысой. Теперь вот Перун…»
Чугун был холодным.
До того, как принять христианство, Владимир был ярым язычником и поклонялся деревянному Перуну, которого сам же потом скинул в Днепр. А еще князь был по зодиаку Весами, как Маша. Таким же двоящимся, как Мария Владимировна. Таким же двойственным, как их с Машей Город.
Студентка вдруг вспомнила, что памятник равноапостольному князю, крестившему Русь, не был освящен.
Митрополит отказался освятить его. В не таком уж далеком 1842 году в Киеве не было ни единого памятника великому деятелю. В честь великих людей в Столице Веры ставили не памятники, а храмы. А памятники — отлитые из бронзы, вознесенные на пьедесталы человечьи фигуры — почитали новыми языческими идолами. И памятник Святому Владимиру тоже сочли языческим идолом… Из-за отказа освящать Святого в Городе был немалый скандал. Из-за скандала Владимирская горка надолго пришла в запустение.
И сейчас стоящая на том самом месте, с которого «Киевскую Русь оглядывал Перун», безуспешно старалась понять: является неосвященный памятник святого святым или все-таки чертовым местом?
Кто она: плохая или хорошая?
Но ни на первый, ни на второй вопрос сыскать ответ она не успела.
Маша услышала шаги — кто-то поднимался по ступенькам.
Услышала:
— Я сказала Коле, что не могу быть его женой.
— и поняла, пятнадцать минут истекли.
— Я предупредила его — мой отказ окончательный, — сказала Анна.