Книга Выстрел в Опере, страница 58. Автор книги Лада Лузина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Выстрел в Опере»

Cтраница 58

— Ты идешь смотреть на царя?

— А куда мне еще идти? — Разведчица Прошлого нацепила на голову широкополую полосатую шляпу. — Прогуляюсь по Фундуклеевской, по пути царского поезда в оперный театр. То есть сейчас он Городской театр… Что-нибудь да найду.

— Как ты на себя не похожа, — покачал головой Красавицкий. — Словно наглоталась чего-то.

— Это «Рать», — сухо объяснила ему Ковалева. — Но мне плевать. Лишь бы работала. Ты ж видишь, все один к одному. Даже дом стоит в нужном месте! Да еще и в стиле Модерн!

— А при чем тут модерн?

«Примите мои верноподданнейшие извинения, моя Ясная Пани, но мой долг повелевает мне сообщить вам то, что мой долг не позволяет мне вам сообщить», — заговорил замолчавший было модерновый дом № 12.

«Ну и молчи себе!» — отмахнулась от его противоречий она.

Мир задумчиво посмотрел на изумрудную серьгу великолепной работы — увесистый изумруд обвивала золотая оправа-змея, кусающая себя за кончик хвоста.

— А мне в чем идти? — хмуро спросил он.

— Мужской одежды тут нет. Так что оставайся в квартире, — отмахнулась Маша.

— Я не могу, — угрюмо сказал он. — Я не могу без тебя.

— Ну, как знаешь… — отмахнулась Маша в третий раз.

* * *

Послушное второму заклятию парадное дома вывело разведчицу Прошлого в сентябрь 1911 года — на запруженную праздничной, громкой толпой вечернюю Фундуклеевскую, устремленную к Городскому театру.

Действие «Рати» усилилось, и Маша совершенно равнодушно объяснила себе: это потому, что без заклятия она волновалась бы сейчас до безумия, и, дабы победить Машино безумие, «Рати» пришлось увеличить воздействие.

В голове и душе стало странно — совершеннейшее бесстрашие делало все нереальным.

Киевица протискивалась сквозь толпу, нечувствительная к ответным толчкам. Расширенный «Ратью» взор фиксировал мир так четко и ярко, словно, взглянув на кого-нибудь или что-нибудь, взор заставлял мир замереть на секунду, дабы владелице было удобней рассмотреть каждую мелочь.

И рыская воспаленными глазами, понятия не имея, что она ищет, Киевица пробивалась по Фундуклеевской вниз, ни минуты не сомневаясь — она это найдет.

Потому не сильно и удивилась, когда взор ее остановил кадр: коляска извозчика, завязшая в густейшей толпе зевак, собравшихся поглазеть на венценосца и великих княжон.

И страдающая в коляске молодая, черноволосая, уже женщина — Аннушка. Уже — Анна Гумилева. Уже — Анна Ахматова.

Теперь — пять лет спустя после их не звуковой, а видимой встречи — ее лицо, уже увековеченное Экстер и Модильяни, не было размытым. Проявилось — точно верховный фотограф навел на ее черты резкость.

Лоб перечеркивала убежденная в своей правоте челка, профиль обрел горбоносую горделивость, взгляд потерял неуверенность. И все это вместе было смурым и совсем не смиренным.

А еще лицо Анны — крупноносое, округлобровое, русалочье-хищное, каноническое лицо женщины стиля Модерн! — словно сошло с фасада ее дома на Меринговской, 7. Словно бы Киев счел нужным увековечить его там загодя…

Вертум!

С хамоватой непосредственностью Даши Чуб Ковалева преодолела метраж, отделявший ее от коляски, и, ухватившись за поручни, брякнулась на сиденье рядом с мадам Гумилевой.

— Чудо, ей-богу! — объявила она.

Сидящая отпрянула от бесцеремонной.

Губы и брови Анны зафиксировали гнев и испуг.

— Какое счастье, что я вас приметила, — застрекотала ретивая, ничего не боящаяся Маша. — Вы, верно, и не помните меня, Анечка? Я — Мария Владимировна! Припоминаете, как мы с вами на Владимирской горке вашу брошку искали? — Стоп-взгляд Маши остановился на крохотной Лире, приколотой к лацкану пиджака Горенко-Гумилевой-Ахматовой. — Надо же, вот она! — ухмыльнулась Мария.

Аннушка рефлекторно прикрыла брошь.

Коротко вздохнула — без радости, но с облегчением.

— Да, конечно же, я вас помню. У меня невероятная память. Я даже помню, что уже говорила вам это. Вы и не изменились совсем. Мария Владимировна?

— Так точно, Мария Владимировна. Не трудно и позабыть. Сколько с тех пор воды утекло. А вы изменились, — сказала Киевица. — И замуж, вижу, вышли.

Анна приподняла правую руку.

Слегка выставив безымянный свой палец, посмотрела на завладевшее им обручальное кольцо, посмотрела с тускловатым сомнением.

— Вышла. Год как…

По улице медленно полз царский поезд: кители, мундиры.

— Мы с мужем живем в Царском селе. Я к матери погостить приехала. И вот застряла тут. А у вас красивая шляпа, — безэмоционально похвалила мадам Гумилева. — В Париже такие носят. А в Киеве и не встретишь.

Маша постаралась припомнить, как выглядит шляпа на ее голове, но не преуспела.

— Так и не любите наш Город, — скуповато улыбнулась она.

— Нет… Я его теперь совсем по-иному вижу, — призналась поэтесса. — Я часто сюда приезжаю. Все по храмам хожу. В Михайловском вот была… Необычен и недаром над тем обрывом поставлен. Это он меня не любит.

— Не Город не любит вас, Аннушка, — сказала Маша.

И остановилась, понимая, что сказала не то.

Еще мгновенье тому сдержанно-скучливый взгляд Анны бросился к Марии Владимировне с такой силой, с такой яростной тоской, что один этот взгляд почти подтвердил теорию Маши.

А миг спустя «почти» и вовсе растаяло.

— Вы ведь знакомы, — осознала мадам Гумилева. — Вы нас и познакомили с ним. Он вам говорил обо мне? — спросила с болью. — Как он? О-о-о-о…

Руки Анны, большие, но красивые, прекраснопалые, с силой обхватили Машины кисти.

Взгляд переметнулся куда-то за Машино плечо.

И остановился.

Метрах в двадцати от них в разношерстной, возбужденной близостью верховной власти толпе, поигрывая тростью, стоял Киевский Демон.

Он не смотрел на поезд, не смотрел на Аннушку.

Его профиль хмурился вправо.

И отследив направление, Маша вздрогнула всем существом, и ее потрясение не смогла сдержать даже «Рать».

Там, куда с такою тревогою смотрел Демон Анны, стояла женщина с золотыми волосами. С васильковыми глазами, с губами, похожими на неочерченные лепестки. И легкая вуаль, прикрывавшая ее волосы, глаза, губы, не могла помешать Маше узнать Киевицу Кылыну.

Мать Акнир, обвинившей их в убийстве матери!

Убитую.

Но еще живую, полную сил, вершащую здесь неведомые дела.

«AAA не прольет, БД не пойдет, вор не будет, Ц остается».

На шее Кылыны висел кулон — изумруд в оправе золотой змеи, кусающей себя за хвост, — родной брат сережек, найденных в квартире на Фундуклеевской.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация