Катя замолчала, ошалевая.
— Повесть Куприна «Звезда Соломона», — сказала Маша.
— Что-то у нас трамваи плодятся и размножаются. Как кошки. Уже целое депо! — впечатлилась Чуб. — Но этот хоть точно наш — Александровский.
— Это один и тот же трамвай, — сказала Маша мертвенным голосом. — Я читала у Мирона Петровского, очень давно… Неважно.
— Могу еще один трамвай нам подбросить. Для коллекции! — внесла свою лепту Чуб. — Гумилевский!
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
— Мертвые головы, — отчеркнула важное Даша. — Типа головы Берлиоза, которую отрезал трамвай. Гумилеву ж тоже отрезало голову революцией! Красные расстреляли его. Ну, как вам?
— Катя, — сказала Маша, никак не отреагировав на «Заблудившийся трамвай» Гумилева. — Бумага, о которой я говорила, в моем ридикюле. Возьми ее. И прочти. Лучше вслух.
Дображанская подняла дамскую сумку-мешочек, брошенную Машей в одно из кресел. Развязала, нашла сложенный вчетверо лист.
И стены круглой комнаты Башни услышали:
На острове Кияне, на море Окияне стоит дуб-стародуб.
На том дубе-стародубе лежит кровать тесовая.
На той кровати лежит перина пуховая.
На той перине лежат змея-Катерина и две сестры ее…
— Что это? — спросила Катя.
— Заговор.
— Вижу, что заговор. Но… ты думаешь, он про меня? — Катин голос дрогнул.
— Когда я читала его, я так и подумала, — повинилась Маша, коря себя за то, что азарт разведчицы Прошлого сыграл с ней дурную шутку, заставив забыть первую заповедь историка: внимательно изучать каждый документ! — А потом я забыла о нем. Не сопоставила одно с другим! Но если твоя прапрабабушка попала под трамвай, как Берлиоз… Если это была твоя прапрабабушка… Ей отрезало голову.
— Так, — объявила Катя, — мы едем на кладбище!
— На кладбище? — выхлопнула Чуб. — Может, не стоит туда торопиться?
— Тетя Тата нарисовала мне план. Бесплатно. Я знаю, как найти нашу семейную могилу. На памятниках всегда пишут год смерти.
Глава двенадцатая,
в которой Маша предлагает всем покончить с собой
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон…
Николай Гумилев. «Заблудившийся трамвай»
Перед тем как поместиться в авто, владелица сети супермаркетов выжила оттуда шофера, обронив к нечаянной радости оного: «На сегодня свободен»…
Чтоб, умостившись за руль, усадив Машу рядом с собой, приступить к режущим горло вопросам, несовместимым с присутствием слепых:
— Понятно, что говорить еще рано. Но если это была моя прапрабабушка, которой принадлежала камея с моим профилем, как, по-твоему, что это все может значить?
Дображанская сдвинулась с места вместе с машиной.
Розовый дом-замок, башня, поддерживаемая химерными чудищами с головами львов и крыльями демонов, уплыли.
— Это только предположение, — посрамленный историк переваривала свой непрофессионализм и была крайне осторожна в формулировках.
Как она могла подтасовывать понравившиеся ей яркие факты, отмахнувшись от тех, что не вписывались в ее Великое Знание?
Как могла откреститься от Катиной прапрабабки с камеей?
Как могла отогнать на запасные пути показавшийся не слишком важным трамвай, наверняка связанный как-то с другим — метафорическим и таким жизненно важным трамваем из романа Булгакова?
…и трамваем из повести Куприна.
Впрочем, на этот булгаковско-купринский вопрос Маша знала ответ.
Ей никогда не нравилась версия Мирона Петровского!
Уже потому, что в книге «Мастер и Город» Булгаков, хоть и в крайне вежливой форме, с расшаркиваниями, обвинялся в плагиате.
— Еще в 2001 году один литературовед написал, что повесть Куприна «Звезда Соломона» по фабуле подозрительно напоминает первые главы «Мастера и Маргариты», — сказала Маша. — Все начинается с того, что к главному герою приходит дьявол или черт…
— Воланд? — откликнулась с заднего сиденья Чуб.
— Мефодий Исаевич Тоффель. То есть Мефистофель, как в «Фаусте». А оканчивается все смертью под колесами трамвая, которую видит главный герой, запутанный дьяволом.
— Так Булгаков тоже обокрал Куприна? — беспардонно обвинила Машиного любимца Землепотрясная. — Бедный Куприн, все у него воруют! Один записку. Другой трамвай и сатану. Поэтому ты сказала, что три наши трамвая — один? Куприн увидел его и описал, а Булгаков прочитал и украл?
— Это еще не доказано! — подняла лозунг студентка.
Не было, не было у Мирона Петровского никаких доказательств булгаковской вины.
Никто из окруженья писателя — ни братья, ни сестры, ни друзья, ни коллеги, ни одна из трех его жен, ни дневник самого Михал Афанасьевича — не оставил свидетельств, что автор «Мастера и Маргариты» когда-нибудь держал в руках повесть автора «Звезды Соломона».
И вся мироно-петровская версия базировалась лишь на явном их сходстве и предположении: Булгаков мог прочитать!
Мог. И что из того?
Маша вон тоже могла, но не читала. И Катя могла. И Даша. (И вы, мой читатель, также имели возможность, но, подозреваю, вряд ли воспользовались ею.)
А значит, из того, что Михал Афанасьевич теоретически мог, не следует ничего ровным счетом!
Это предположение. И ни один уважающий себя ученый не станет выдавать предположение за доказанный факт.
Не пойман — не вор! Ни трамвай, ни сатана-мефистофель не являются ничьей авторской собственностью. О них вправе писать кто угодно!
Но почему-то написали двое… два писателя из Киева.
— Действие повести Куприна происходит в городе N, где есть Александровская улица, Караваевы дачи, — сказала вслух Ковалева.
