— Надо же! — вытащила она из заднего кармана шортов мобильный. — Он работает!
Левый верхний угол экрана показывал крохотную вышку и пять черточек сбоку.
— Как он может работать здесь?
— Не знаю. Я вообще не знаю, как ваши телефоны работают.
Маша, усевшаяся на пол, уткнувшаяся расстроенным носом в колени, больше не желала знать ничего.
«Я погубила анти-революцию. Я — слепая, слепая…
Что теперь делать?! Взорвать памятник взорванному Гриневицким Александру II, чтобы Столыпин не ехал в Киев? Украсть у Столыпина орден Святого Владимира?
Безумие. Чушь…»
Чуб набрала Катин номер. Не отрывая взгляд от фундуклеевских шляпок, Дображанская взяла заверещавшее средство связи и слепо сбросила вызов.
— Работает!!! — восторжествовала Чуб. — Кому б позвонить? — Подумав, пальцы выдавили привычную дробь. — Алло, ма? Это я. Ты меня слышишь?! Землепотрясно! Ложишься спать? Ночь? А сколько у вас? В смысле, сколько сейчас времени? Она еще спит? Алло, алло, алло! Прервалось… — Даша перенабрала. — Тю! Теперь занято! С кем она разговаривает?
— С тобой, — сказала Маша. — Я отследила: уходя в Прошлое в 13.01, мы возвращаемся ровно в 13.02. Мы словно делаем порез на времени. И длина этого пореза — минута.
— Не въехала, — напряглась Чуб.
— И эту минуту ты уже выговорила! Не хочу объяснять.
— Хренотень, — заключила Землепотрясная Даша, так и не уразумев технологию чуда. — Мы с мамой и поссориться не успели. А наша поэтесса все еще спит. С тех пор, как мы спасли ее, прошло меньше суток. А кажется — год… Кстати, а что мы с ней будем делать, когда она проснется? Или она нам по барабану? Мы не будем для нее Лиру искать?
— Для нее? — За минувшие сутки, вместившие в себя не год, а многообразные столетья и годы, Маша успела напрочь забыть про повесившуюся из-за Анны Горенко Голенко, выведшую их на историю Лиры.
— Ну она же считала, что Лира должна достаться ей. А Ахматова ее вроде как сперла. И потому в стране нет литературы, — приподнявшись на локте, Даша уставилась на студентку-историчку. — А где вообще эта Лира сейчас? В нашем времени?
— Откуда я знаю! — озлилась историк.
— А ты уверена, — спросила Чуб, — что это неважно?
В этом Маша уверена не была.
Потому, выплыв из глубин самоедства, встала и пошла к книжному шкафу.
— Демон сказал, — провела она сомневающимися подушечками пальцем по корешкам, — с тех пор, как они повстречались, Лира искала Булгакова.
— Нормально, — согласилась Чуб с Лирой. — Я б на ее месте тоже искала. Булгаков в сто раз круче Ахматовой.
На четырех нижних полках проживали материалы, касающиеся дела Богрова — Столыпина.
На верхней — стояли пять книг Анны Ахматовой. И одна… Та самая, красная, вынуждавшая Машу морщить лоб.
Сборник Булгакова: «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Мастер и Маргарита», «Консультант с копытом», «Дьяволиада».
И хмурилась Маша сразу по трем причинам.
Первая была ею озвучена.
Кабы она заглянула в этот шкаф и в эту конкретную книгу чуть раньше, ей не пришлось бы догадываться, она бы все поняла! По одной первой главе «Мастера и Маргариты», исчерканной рукою Кылыны вдоль и поперек.
…Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила.
Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?
Нынче ж Маше оставалось повторять вслед за Мастером: «О, как я угадал! О, как я все угадал!»
Вторая ж причина заключалась в том, что предшествующий «М и М» роман «Белая гвардия» — (единственное произведенье мастера, уважаемое Киевским Демоном, единственная из всех существующих в мире книг, посвященная Киеву!) — был единственной книгой Михаила Булгакова, которую Маша не прочитала.
Как точно заметил когда-то Киевский Демон, подсовывая Киевице похожий сборник: «„Белую гвардию“ девушки обычно не сильно любят. Она ж про войну».
Но тот, подаренный Киевицким, том сгорел в пожаре Кирилловской церкви, прежде чем Маша успела его познать, и, по итогу, о самом киевском в мире романе Ковалева знала лишь кучу отрывочных фактов, почерпнутых из многочисленных биографий Булгакова.
И два абзаца.
Причем первый из них, бывший последним абзацем романа и повествующий о кресте и мече, неделю тому спас жизнь их Городу!!!
А второй, заключавший загаданную Машей строку, был первым абзацем «гвардии»:
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
В нем — трижды очерченном Кылыной! — наверняка таилось что-то не менее важное, чем в переехавшем Берлиоза трамвае, чем в дате 1.9.11!
Но в чем эта важность, Маша, киевского романа не знавшая, не могла угадать…
Что, собственно, и было третьей причиной ее хмурости.
«При чем здесь Марс и Венера?»
— А нельзя сделать на улице лето? Нет, не нужно, пожалуй. Зима тоже красиво. — Катя ни к кому не обращалась.
Ей никто не ответил.
Но прозвучавший вопрос породил другой:
«Почему я сделала зиму?
С мелким снегом…»
Маша натужно вгляделась в туманную заоконную манку.
Крупу сменили ватные хлопья. Крупные, быстрые. Ветер завыл, ударил в стекло.
— Буря, — сладостно сказала Катя.
Что-то ледяное шевельнулось внутри. А потом Маше почудилось: кто-то дернул ее за зрачки, потащил вниз, к первой снежно-белой странице, к эпиграфу, который она проскользнула, отсчитывая строчки:
Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем.
Все исчезло.
— Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!
«Капитанская дочка».
«Боже! При чем здесь Пушкин?! Пушкин-то здесь при чем?!» — завопил Машин мозг.
Найденная и несомненная «одна подсказка» Демона только запутала все еще окончательней!
«Какое-то литературное дело! Сплошные писатели и поэты. Ведьмы и колдуны!» — сказала незабвенная Даша.
— Во всем этом деле Булгаков постоянно где-то рядом, — не дала забыть о себе реальная Чуб. — И не говори мне, что это лишь потому, что он написал про трамвай! — Она села на диван, так и не успев на него толком улечься. — Если Лира нашла его…
— Он не брал Лиры!!!
— Ты че? — не поняла Землепотрясная причины столь бурной реакции.
