Ибо открытка свидетельствовала: в этой истории был еще кто-то, покуда в нее не вписанный.
Они видели фото: Царскую площадь, «Европейскую» гостиницу, фонтан, первый трамвай.
Но у этого снимка был и «фотограф».
Кто-то, оставшийся за кадром. Кто-то, кто прислал прапрабабушке Анне весточку с указанием места и времени…
ее смерти!
Но указывать обратный адрес на дореволюционных открытках было не принято. Катя разглядела лишь круглый киевский штамп.
«Ладно. Надо разобраться во всем этом».
Катерина поискала электрический звонок — не нашла и ударила в прапрабабкину дверь кулаком.
— Кто? — крикнули оттуда полминуты спустя.
— Я к Анне Строговой. Из Киева. По важному делу.
Дверь открыла женщина.
Такая некрасивая, что уголки Катиных губ невольно и неприязненно дрогнули.
Облаченное в траурный багет столетнее фото делало ее некрасоту значительной и загадочной, но в жизни, которую Катя считала сейчас своею реальностью, — некрасивость ее прапрабабушки не была приукрашена ничем.
Низкий лоб, большой, широкий нос, тяжелый подбородок, массивная шея.
«Ведьма. Иначе б прапрадедушка ни за что на ней не женился».
— Вы ко мне? — женщина исподлобья взглянула на Катю. — Я знать вас не знаю!
— Я тебя знаю. Я — «змея-Катерина»! — пошла Катя ва-банк.
Прося «час, который мне должно знать», «предположительно ведьма» просила свести ее с пращуркой в тот день и час, когда та будет располагать информацией о трамвае, заклятье и странной брошке.
И видела: ей дали то, о чем она попросила! Толстая шея уродины была отмечена камеей с профилем изумительной Кати.
«Она все знает».
Прапрабабка отпрянула.
Маленькие карие глазки стали просящими. Подбородок размяк. Рот заканючил:
— Мы не понимаем. Мы ж ничего знать не могем. Не в нашей то власти, как нам скажут, так мы и делаем. Сказала Ольга Силовна, я и не отступлюсь, коли вы по это пришли. — К жалкому страху добавилась обреченность — серая, застоявшаяся.
«Она знает, что должна умереть!»
— Чего уж, надо так надо, — потупившись, сказала Анна Михайловна. — Лишь бы род наш захудалый из ямы-то вывести. А то почитай уж два века с нами как с отребьем каким. А чего поделать, доказательств-то нет. Как доказать, что и мы в свое время на лысогорье царицами были? — Она говорила, как прислуга.
Но последнее предложенье вызвало у Кати чувство похуже брезгливости.
— Я правильно вас поняла? — озвучила она свой страх. — Вы не можете доказать, что вы — ведьмацкого рода?
— А иначе зачем же?
Дображанская ощутила пустоту в животе.
«Екатерина Михайловна, вы, одна вы имеете все шансы доказать право быть Киевицей! Достаточно встретиться с вашей прапрабабкой и получить от нее фактическое…»
«Все кончено!»
Проблема непризнанности, вставшая перед Катей сутки тому и столетье спустя, — длилась три века и оказалась их фамильным проклятием, против которого бабка и пыталась состряпать заклятье.
Но в великолепном характере Кати не было привычки отступать — Дображанская привыкла наступать до конца.
«Открытка!»
«Сказала Ольга Силовна, я и не отступлюсь…»
«1 января 1895 года Наследница Ольга призвала Суд на свою сестру — Киевицу».
— Вы сказали Ольга Силовна? Наследница Ольга? — двинула Катя в наступленье полки.
— Вам лучше знать.
— Ольга дала вам эту брошь? — Выдвинувшись вперед, Катин перст презрительно уткнулся в прапрабабкину шею. — Ольга сказала, вы должны погибнуть? Тогда ваши потомки будут признаны. Так?
— Я все сделаю.
«Она тебя обманула!» — крикнула праправнучка про себя.
Но ее возмущение касалось исключительно дуры-прапрабабушки.
В груди расправляла крылья надежда.
— Где жила Ольга?
— А разве они оттудова съехали?
— Где? — свела длинные брови Катя.
— В Киеве.
— Улица?
— Фундуклеевская.
— Дом?
— 12.
— Подъезд?
— Вот тут он. — Подняла женщина правую руку.
— Квартира?
— Второй этаж.
— Можете идти.
Освобождая от служащих свой кабинет, Катя всегда произносила эти слова.
Некрасивая Анна осталась стоять, молча вопрошая о чем-то горделивую даму, так и не уразумев, что удостоилась счастья узреть свою красавицу-праправнучку.
Но Катерина уже освободила от нее свои мысли.
В доме № 12 на Фундуклеевской было всего два подъезда. А на втором этаже всего две квартиры! Одну из них снимала Кылына. А вторую — Ольга!
«Кылына — единокровная внучка Наследницы Ольги».
— Возможно, я еще вернусь, — сказала «змея-Катерина».
В обмен на жизнь бабка Кылыны пообещала прапрабабке Кати признать их род.
«Но нас так никто и не признал».
И в уме Дображанской уже трепетали три первых фразы:
«Или вы предоставляете мне фактические доказательства, что я — настоящая ведьма. Или же я возвращаюсь в Ворожбу и предоставляю живое доказательство бабушке: вы — обманщица! И бросаться под ваш идиотский трамвай нет ни малейшего смысла!»
* * *
…только вернувшись в Киев и нанеся намеченный ею важный визит, Катерина Михайловна повела себя странно.
Вынырнув из квартиры обманщицы, Катя остановилась как вкопанная, пошевелила губами, азартно тряхнула новою шляпой и вместо того, чтоб переместиться в квартиру напротив, достала из кармана свой телефон.
Минут пять Катя с всевозрастающим энтузиазмом нажимала на кнопочки.
А затем сделала один телефонный звонок.
Не в пример Даше Чуб, Дображанская сразу смекнула, о чем говорила им Маша.
Между уходом и возвращением из Прошлого остается порез (или резерв, зазор) длиною в минуту.
И, покинув XXI век в 01.15 ночи по настоящему, Чуб позвонила матери в те же 01.15 ночи и эту минуту выговорила. А перезвонив в 01.16, услышала «занято»… Поскольку их разговор уже состоялся и его нельзя было ни повторить, ни продолжить — более того, он все еще продолжался, завис, как стоп-кадр на последнем, сказанном в час 01.15.59 секунд полусловце.
Ибо 01.16 в настоящем быть уже не могло — время остановилось!
И эту одну-единственную минуту-резерв, прожитую Дашей Чуб в настоящем совершенно бездарно, Катя собиралась прожить с большим, если не сказать великим, смыслом.
