Часа через полтора в дверь заколотили ногами.
Бася накинула рубаху зятя Веры Леопольдовны, которую всегда
носила дома, – та не липла к телу, в ней хорошо продувало запаренную
грудь, – и побежала отпереть. Она всегда открывала дверь на любой стук, в
любое время суток, никогда не спрашивая, кто и зачем пожаловал. А чего там
спрашивать: отворяй, и узнаешь – кто.
На пороге, запыхавшись от волнения и восторга, багровый и
потный, стоял Петя, держа в охапке годовалого младенца – девочку с кудряшками
цвета красного золота. Видимо, он долго с нею бежал и здорово устал, но
девчонку держал отчаянно крепко, обхватив поперек живота, как щенка. Та
терпеливо и деятельно, но молча сучила толстыми ножками, извиваясь, пытаясь
отделаться от назойливой опеки и сползти на пол.
– Бася! – выпалил мальчик
тревожно-счастливо. – Смотри! Смотри, какая чудесная, какие кудряшки у ней
веселые! Она настоящая! И теперь будет моя!
Подпихивая коленкой сползавшую с рук девочку, он потащил ее
в комнату, мимо помертвевшей Баси, сгрузил на диван и плюхнулся рядом. Но,
испугавшись, что его добыча может скатиться с дивана и куда-нибудь уползти,
снова схватил ее в охапку.
– Ее бросили возле магазина, чтобы кто-то
забрал… – выглядывая из-за пунцовых кудрей, торопливо объяснил он
ошалевшему Басиному лицу и зачастил, в попытке пресечь ее нарастающий, как
вопль, ужас: – Она, конечно же, никому не нужна, я заберу ее в Томари, и она
теперь всегда, всю жизнь будет со мной!
– Ма-а-атка Боска! – наконец провыла Бася,
бессознательно обшаривая влажными руками воздух вокруг, будто пытаясь нащупать
опору… – Цось ты нароби́леш?!! То ж мала адвоката Вильковского…
Тéбе забийом, Пётрэк!
Схватила тяжеленькую малышку на руки и побежала, как была –
в полурасстегнутой мужской рубахе, на ходу пытаясь выяснить у мальчика,
трусящего, как побитая собачонка следом, где именно тот ребенка стащил.
И вот уж повезло так повезло: зареванная нянька до сих пор
металась от дверей магазина до угла улицы, хватая за рукава прохожих и
вымаливая хоть слово: не видал ли кто… От страха девица даже не успела ни домой
побежать, ни до милиции дойти – умирала, задыхалась, ревела белугой, обреченно
уверенная в душе, что девочку украли цыгане. Но настоящая истерика началась у
нее, когда она увидела малышку живую-здоровую, хотя и трижды мокрую, на руках у
Баси. Ее затрясло, заколотило и она так громко зарыдала от счастья и
облегчения, крестясь и поминая Йезуса, Матку Боску и всех святых, пришедших на
память, что еще какое-то время Бася держала малышку на руках, опасаясь, что
дура-девка от потрясения опрокинет коляску или еще как-нибудь попортит ребенка.
Затем состоялись короткие переговоры, в которых
взаимозаинтересованные стороны (одна – визгливо, другая – ласково) условились
происшествие замять: Бася объяснила, что заботливый «хвопчик» как раз и
обеспокоился, что ребенок брошен, «як дворовый щенок», как раз и захотел ее
уберечь… от кого? От цыган, само собой.
На обратном пути добрая Бася крепко держала Петю за руку,
уговаривая его опамятоваться и понять, что живых детей, да еще таких пригожих
(видал, какое платьице на ней, – не копеечку небось стоит!), да еще из
такой семьи… – их не бросают, не-ет… И чтоб сыну не огорчался: вот завтра
они пойдут в гости в такой прекрасный дом, к таким прекрасным людям, где есть
такой прекрасный мальчик Боренька, у которого столько наилучших машин, что нет
таких ни в одном магазине… Она вздыхала и время от времени переходила на
русский, видимо, полагая, что это убедительней для мальчика звучит:
«никому-сабе… никому-сабе…» – сам, мол, сам виноват, некого винить.
Петя молча шел рядом… Не плакал. А чего плакать, он уже взрослый.
Но видно было, что его занимает какая-то настойчивая мысль.
– А можно иногда с ней гулять? – вдруг спросил он,
остановившись.
Остановилась и Бася, вдруг осознав огорченным сердцем, что
легкий мальчик не так уж и легок, что внутри его детской души спрессована
тяжелая властная сердцевина, никому не подотчетная.
– Нет, – сказала она твердо. – И чего там с
ней гулять, с этой крохой, какой тебе интерес с ней гулять, она еще и
разговаривать не умеет. Вот завтра Боря, он твой ровесник… и он… и у него…
Внимательно заглянула в отчужденные прозрачные глаза, в
которых ничего ей не удалось прочесть, и сочувственно улыбнулась:
– Сыну, тысь мышлял, же óна бендзе для
тéбе сёстшичка?
[7]
– Нет, – ответил он без улыбки, все продолжая
думать о своем, – нет, она будет моей главной куклой.
…И простодушная Бася ужасно бы удивилась, узнав, что ни
почти настоящий кукольный театр, который организовал в Борином дворе Пётрэк,
вдохновив на спектакли всю ребятню, ни его многочасовые труды по вылепливанию
встреченных днем людей – труды, поражавшие ее своим взрослым упорством, –
ничто не вышибло из его головы неудачно украденной им малышки. Наоборот: если
Бася присмотрелась бы внимательней, она бы разглядела в слепленных фигурах и
саму девочку, и изломанную, ничком застывшую фигурку ее матери, прыгнувшей из
окна в небо, но до него не долетевшей. Наверняка Бася онемела бы от удивления,
узнав, что каждое утро ее мальчик отправляется к тому дому, на углу улиц Ивана
Франко и Зеленой, где недавно произошла трагедия, и молча ждет в тени брамы,
когда девочка выйдет на прогулку с новой няней – пожилой, полной коротконогой
женщиной, крупная голова которой едва возвышалась над капюшоном коляски. Он
следовал за ними до парка Костюшко и там, сидя на скамейке напротив, примерно с
час терпеливо следил за ними, неспешно извлекая из комка пластилина и снова
легко сминая, удивительных, не совсем реальных зверей. Девочка в это время
обычно спала. Но иногда она просыпалась, и тогда няня брала ее на руки и даже
спускала на землю, по которой та делала несколько пьяненьких шажков, радуясь,
приплясывая на толстых поролоновых ножках и оглашая узорный от солнца и теней
воздух сквера ликующим визгом.
Наконец он своего часа дождался: няне, видимо, приспичило в
туалет. Озабоченно поглядывая вокруг и толкая перед собой коляску со спящей
девочкой, она направилась мимо Пети в конец аллеи, где усмотрела какую-то
молодую мамашу – кому ж и поручить на пять минут ребенка, если не такой вот
матери.
Петя вскочил со скамейки и вежливо сказал ей в спину:
– Я могу присмотреть за Лизой!
– Ты знаешь Лизу? – удивилась женщина, повернув
свою крупную кудрявую голову циркового борца.
– Конечно, – торопливо ответил примерный
мальчик. – Я ваш сосед. Я внук пани Баси.
Та еще колебалась, но видно было, что поход в конец аллеи, а
оттуда к уборной, в другом конце парка, ее уже сильно заботит.
– Ну ладно, – наконец решилась она. – Ты
просто рядом посиди, хорошо? Она спит, смотри не разбуди ее. Она, когда
недоспит, сильно скандалит. Но если проснется, дай вот игрушку. А я мигом!
