Одним прыжком Петя достиг стола, схватил руку с трубкой,
мягким и точным движением вставил мундштук в отверстие на губах и провернул,
как проворачивают в замочной скважине ключ. В полой шее Корчмаря отозвался
тихий щелчок – будто старик кашлянул, – и ряд костяных пуговиц, пришитых
по тесьме, маскирующей шов, отщелкнулся разом, приоткрыв щель, которую Петя
стал осторожно расширять под скрип внутренних тугих петелек (давно их не
смазывали, ох давно, лет сто, возможно!). Тонда, испуганный Петиным воплем, с
которым тот прыгнул к столу, тоже вскочил и топтался у него за спиной, что-то
бубня, давая невнятные советы и прищелкивая языком.
– Почкей
[9]
, не тяни… осторожно!
Сломаешь!.. Так цо е там? Цо?
– Не знаю… – бормотал Петя, пальцами пытаясь
нащупать содержимое укладки… – тряпье какое-то.
Сам себе он казался акушером, спасавшим ребенка, что застрял
в материнской утробе.
Вот легонько поднажал, пальцами расширяя щель меж
вертикальными створками живота, и… и вдруг эти створки раскинулись по сторонам
и повисли на крошечных петлях, обнажив выстланную синим бархатом полость
тайника, на дне которого лежала холщовая тряпица.
Несколько секунд оба они эту тряпицу недоуменно созерцали.
– И все? – подняв рыжую бровь, насмешливо спросил
Тонда.
Петя молчал, отчего-то медля прикоснуться к странному улову…
– Стоило день терять, честное слово, – проговорил
Тонда, вновь усаживаясь за свой стол.
Петя достал из открытого тайника тряпичную горстку с чем-то
твердым внутри и, когда развернул и расправил, удивленно хмыкнул:
– Глянь!
Он поднял правую руку, на указательном пальце которой сидела
крошечная перчаточная куколка: остроносая деревянная головка на тряпичной юбке.
На темени человечка был приклеен клок выцветшей красной пакли.
– Кашпарек! – воскликнул Тонда.
– Петрушка, – подтвердил Петя. – Старинный.
Только вот уж совсем не понимаю, что бы это значило.
– То значит философская идея: гора родит мышь, –
проговорил Тонда. – Нэ блбни, дэй ми покой.
Но минут через десять, когда озадаченный Петя уже привел в
порядок Корчмаря, вновь заперев крошечного узника в его узилище, когда со своей
ухмылкой – ну что, ребята, взяли? – Корчмарь как ни в чем не бывало опять
сидел на столе, небрежно опершись о стену; когда истомившийся Карагёз уже
восседал в рюкзаке с видом индийского магараджи, – Тонда поднялся закрыть
за ними дверь и на пороге, как бы между прочим, произнес:
– Вот тэн Кашпарку убохи, ну, которого родил твой
бугай… я его где-то видел.
– Где? – Петя хмуро обернулся в дверях. – Он
сто лет внутри сидит. Вряд ли когда его доставали. Это какая-нибудь смысловая
начинка. Послание, что ли… А вот про что – никто уже не скажет… – Он
помедлил еще, придерживая ногой входную дверь и думая, стоит ли здесь
рассуждать о магических куклах или сначала как следует обдумать все
самому. – Ты вот что, Тонда. Это кукла Лизиной семьи. Может, бабки, а
может, и прабабки… Ну и… помалкивай пока, ладно? Лиза не знает, что она у меня,
и я не уверен еще – должна ли узнать. Понял?
– Ничего не понял, как всегда у тебя, – сказал
Тонда. – Но все понял. Добрже, иди уже, гóрье луковóе. У
меня куча работы.
* * *
…В небе шла полным ходом большая уборка: в серо-молочной
пелене расползлись голубые прорехи, оттуда, сметая пасмурное марево, шел ровный
жестковатый свет, отрезвляя город и людей. Будто кто веником смел снежный
покров с зеленой меди купола и башни Святого Микулаша, но еще не тронул
плотного наста на черепичных крышах домов Малой Страны. Снег на тротуарах был
крепко утоптан, но еще не обледенел, и Петя с Карагёзом за спиной шли,
приближаясь к арке Малостранской башни Карлова моста. Абсолютно счастливому псу
удавалось время от времени достать шершавым языком то мочку уха с серьгой, то
косичку, то шею в вороте свитера; его протез торчал у Петиного уха дулом
старинного мушкета, а клубни пара из хохочущей пасти бесшумно взрывались, как
дымки́ от выстрелов…
Итак, что говорит нам о магических куклах та же энциклопедия
Голдовского? Надо бы дома полистать. Помнится, там какие-то ужастики об
африканских племенах: из своих мертвых вождей они делают кукол и управляют ими,
как марионетками… Милые обычаи, попытки задобрить богов. Что еще? Ремесло
даосских магов-волшебников: те отгоняют злых духов с помощью марионеток… Ну еще
– магические обряды малайцев с Суматры: что маг сотворит с куклой, то и с
человеком станет… Погоди, но при чем тут Корчмарь? Если в брюхе у него ты
обнаружил крошечного Петрушку, еще не значит, что он – ритуальная кукла. Может
быть, малютка просто еще более старая семейная реликвия?.. Хм, что ж это за
остроумец придумал нашу мрачноватую матрешку?
И для чего?
Карлов мост уже вовсю торговал, предлагал, развлекал,
рисовал, музицировал и представлял на каждом шагу. Его гигантская гребенка –
все шестнадцать, облицованных тесаными камнями мощных арок – глубоко сидела в
реке, процеживая тяжелые зимние воды Влтавы. Широкая снежная аллея вдоль
гранитных парапетов обжита художниками на брезентовых стульчиках, музыкантами и
кукольниками, а также целой гвардией керамистов и резчиков по дереву, что,
покуривая, слоняются вокруг своих складней и мольбертов.
По центру полукилометрового променада неспешно двигается не
столь густая, как летом, но все ж на удивление оживленная для такого холодного
дня толпа туристов.
Где-то на середине моста, под статуей Яна Непомуцкого,
должен наяривать Хонза.
– Мы только туда и обратно, а? – чуть повернув
голову, спросил Петя. – А потом сразу домой, к Лизе!
Пес немедленно подтвердил согласие, умудрившись достать
языком до хозяйского уха так точно, что Петя охнул и засмеялся от щекотки – да
я с тобой оглохну! – и принялся отирать собачью слюну.
Хонза сидел-таки на брезентовом стульчике и наяривал,
заглушая кроткий механический орган-шарманку старого Риши, промышлявшего
неподалеку со своей плюшевой обезьяной. Вернее, наяривало караоке, а Хонза –
лохматый, кудрявый, в огромном свитере и тощих вельветовых штанах, в старых
альпинистских ботинках (на правом подвязана шнурком какая-то погремушка, что
время от времени тоже идет в дело), – аранжировал мелодии в меру своих
халтурных возможностей. На подтаявшем снегу под ногами на старом гуцульском
коврике лежал игрушечный бубен. Обеими лапищами в митенках Хонза выстукивал
ритмы по тамбурину, зажатому меж колен, хватал бубен, тряс им, как шаман, не
слишком горюя о ритме, и упоенно завывал, зажмуривая глаза, мотая башкой и
широко разевая рот с очень белыми ровными зубами.
У этого обалдуя было четверо детей от очень странной ученой
жены, которая сейчас, кажется, получала третье высшее образование, не
проработав в своей жизни ни одного дня.
