– Вот и получается, что Вися выкрала Корчмаря, чтобы
родить дочь. И ее можно понять. Уж нам ли не знать, что случается, когда мы
рожаем мальчиков.
– Господи, Лиза, что ты несешь! – воскликнул он,
хватаясь за голову. – Ну при чем тут! Что за дурацкие страшилки…
– Страшилки? – спокойно и холодно перебила она.
Качнула головой на подушке и усмехнулась:
– Быстро же ты забыл своего сына.
Он схватил ее руку, сильно сжал, и Лиза притихла минуты на
две. Но вдруг, рывком приподнявшись на локте, подалась к нему, улыбаясь
болезненно, мечтательно.
– Помнишь, как он смеялся? – быстрым шепотом
спросила она. – Помнишь? Внезапно, бурно, как будто вдруг увидел…
– Молчи! – сдавленно крикнул он, задыхаясь и еще
больнее сжимая ее руку. Она молча откинулась на подушку, и так, держась за
руки, они долго оставались неподвижными под желтым драконьим глазом за окном.
В тишине просипели «Милого Августина» ходики… Медленно
мелела в аквариуме двора мутная белесая мгла, а еще через полчаса погас
единственный фонарь…
Лизино лицо на подушке постепенно всплывало со дна серых
теней: рельефно проступили скулы, испариной мерцал бледный лоб, темнели
подглазья, и белки сухих лихорадочных глаз наконец блеснули слезой.
Тогда он лег рядом, пережидая, когда она успокоится.
Вот теперь она вернулась, думал он. Вот теперь вернулась
по-настоящему…
Она же плакала легко, освобожденно, монотонным шепотом
повторяя имя, которым звала его с детства, то ли его окликая, то ли себя:
– Мартын… Мартын… Мартын… – твердила она, будто он
не лежал рядом, ее обнимая, а оставался в их прошлом – в городе, где оба они
были детьми.
Как будто он отстал и хоть и силится, но не может ее
догнать. Звала и звала – почти беззвучно, – с настойчивой отчаянной
надеждой.
Глава шестая
«…Сегодня медсестра Шира спросила меня: «Как поживает ваша
малютка-жена, доктор?».
И смешалась: видимо, у меня была идиотская физиономия.
У меня-то слово «жена» по-прежнему, даже спустя столько лет
после развода, вызывает в воображении одну лишь Майю: роскошную цельнокроеную –
выражение моего деда-портного – блондинку, которую ни возраст, ни полнота не
портят. Отнюдь не малютка, ростом под стать мне, она с годами приобретает лишь
терпкую горчинку зрелости… Впрочем, она и в молодости любила повторять: «К
моему декольте идут меха и драгоценности». Этого я обеспечить ей не мог,
особенно в первые здешние годы (да и в мехах тут у нас не так чтобы острая необходимость).
Ну, и она со мной заскучала…
«Юж, Параню, по коханню», – говорили у нас в том
смысле, что прошла любовь, бай-бай…
Да ладно уж, мужик, признавайся: она ведь навещает тебя «по
старой дружбе», а?
На ее откровенном веселом языке это называется «перепихнуться».
Увы, девушка не была готова к некоторым неприятностям, которые могут настигнуть
мужчину в шестьдесят восемь лет, будь он даже бравым генералом и директором
крупного военного концерна. Так что – благородный, душевный и
высокооплачиваемый – он только в одном ее и не удовлетворяет. А я, видать,
удовлетворяю только в этом. И хотя сердце, рассудок и – скажем
высокопарно! – честь велят мне гнать эту амазонку взашей, мое плечо, на
котором столь удобно время от времени лежит ее голова, мои руки…
Ладно, доктор: сказано тебе – гнать взашей! Особенно если
вспомнить, как, доходчиво и убедительно излагая причины развода, она
восклицала: «Я говорила тебе – защищайся!» (Произносилось сие не в дуэльном,
конечно, смысле: в диссертационном.)
Ничего, доктор, бодрее, веселее… не прибедняйтесь: зато
после развода вам пришлось пережить несколько волнующих романов, не правда ли?
Да и – положа руку на сердце – есть в соломенной доле еще нестарого мужика свои
увесистые плюсы.
Так что по поводу моей «малютки-жены»: не сразу я понял, о
ком речь идет. Конечно, правду я совершенно скрыть не мог, и о настоящем
положении вещей знали в клинике два моих друга. Но медсестры в эту неудобную
историю посвящены не были.
Поэтому я справился со своим лицом и сказал Шире:
– Спасибо, мотэк
[10]
, она в порядке.
И задумался…
Мне никогда не нравилась Лиза… Имею в виду флюиды,
предпочтения, влечение и тому подобные вещи. Очевидно, собственная физиология
диктует и предпочтения. С высоты моего роста – а я быстро вымахал и в
какие-нибудь тринадцать лет уже носил отцовы ботинки и свитера – такие
крошечные женщины, как Лиза, казались мне недостойными внимания.
Я шутил, что не люблю рассматривать партнершу в лупу. Хотя,
надо признать, была в ней какая-то хрупкая красота, как в изящной фарфоровой
чашечке за стеклом витрины: дивной стройности и формы ножки, лепестки рук с
серебряными колечками. Не по росту низкий – я называл его «пунктирным» – голос,
будто после каждого слова она ставила восклицательный знак. Ну и, конечно, эта
густая медная грива, в ореоле которой ее бледное лицо казалось прозрачным и
освещенным изнутри, как газовая лампа…
Нет, увольте меня от описания женщин-камей и прочих
ювелирных украшений. А никаких человеческих, личностных качеств до известной
поры я в ней вообще не видел.
И как могло быть иначе, если она раздражала меня, да и
многих из наших с Петькой общих дружков все детство и юность: она всем нам
просто осточертела, болтаясь под ногами в самые увлекательные – летние – месяцы
мальчишеской жизни!
Петька всюду брал ее с собой: в кино, на футбол, просто
шататься по городу, – если удавалось договориться с Евой, самой удачной ее
нянькой, пасущей ее, кажется, с трех и до семи лет. Удачнойсчитал ее Петька:
любвеобильная Ева водила в дом солдатиков, и девочка ей мешала, поэтому,
пользуясь вечным отсутствием Лизиного отца, та отпускала Лизу «с Пётрэкем»
погулять, даже если эти гулянья затягивались на весь день, – ему она
малышку доверяла. Петькину же ненормальную тревожность, его помешанность на
этой девчонке уже тогда мог диагностировать любой психиатр.
Однажды, помню, компанией пацанов мы сидели в «Пирожковой»
на Словацкой – домашний был, славный такой уголок. Его держал армянин. Все так
и говорили – «пошли к армянину», потому что он то ли заведовал, то ли сам
поварил – бог весть, не помню. Но готовили там умопомрачительные дрожжевые
пирожки: тонкое тесто, румяный бочок, полное брюхо изюма. А на запивку давали
кофе с молоком, смешивая прямо в титане с носиком. Отворачивался кран, из
носика лился кофейный напиток.
Из «Пирожковой» мы собирались идти по третьему разу на
«Загнанных лошадей…», и надо уже было поторапливаться, а пятилетняя Лиза все
сидела и жевала, вытаскивая из пирожка пальчиками по изюмине и аккуратно
отправляя в рот. Из-за этой копуши Петька всегда чувствовал себя перед нами
виноватым, поэтому сам вызвался сбегать за билетами: нога – там, нога – здесь.
Времени до сеанса оставалось – кот наплакал.
