Он вдруг замолчал, будто споткнулся. У него как-то дрогнуло
все лицо, голубые глаза потемнели, и этими мгновенно запавшими глазами, он
молча смотрел на что-то или на кого-то за моей спиной.
Я обернулся. Из дверей сувенирной лавки вышла и направлялась
к нашему столику Лиза. Это на нее молча смотрел доктор Зив.
– Что-то случилось? – спросил я его.
– Нет, – ответил он. – Ничего.
– Лиза, – сказал я, когда она подошла и
неуверенно, как школьница у доски – она всегда напрягалась при незнакомых
людях, – встала рядом со мной. – Познакомься: это мой коллега, доктор
Зив, из Хайфы. С ним можно говорить по-английски.
– О чем мне с ним говорить? – осведомилась она с
беспокойной вежливой полуулыбкой в сторону Зива. Спрашивала с готовностью
выполнить любое мое указание. Могла и беседу поддержать, если б я велел.
Я успокаивающе улыбнулся:
– Ни о чем, если не захочешь, – и, не снимая
улыбки с лица, сказал доктору Зиву на иврите: – Моя пациентка, жена старого
друга. До полной ремиссии еще далеко. Зажата, напрягается при чужих.
Зив понимающе кивнул мне, широко улыбнулся Лизе, не подавая
ей руки:
– Хай, Лиза, найс ту мит ю…
Хорошо иметь дело с понимающим человеком.
Я отодвинул для нее стул:
– Садись, глянь в меню – что бы ты хотела? Заказать
тебе сначала воды? Или соку?
– Нет, погоди, я ничего не хочу… – она была как-то
застенчиво возбуждена. – Знаешь, там потрясающий отдел серебряных
украшений, очень тонкая работа. Я разговорилась с продавщицей… милая тетка,
приличный английский… Уверяет, что отец их здешнего мастера был придворным
ювелиром иранского шаха!
О господи, я совсем упустил из виду, что у нее, у бедняжки,
нет ни копейки денег!
– Так купи себе, что понравилось! – вскричал я,
доставая портмоне.
– Нет! Нет! Не смей! – завопила она с
последовательностью истинной женщины. И схватила меня за руку. – Там
страшенная дороговизна!
– Чепуха, возьмем в кредит. Обязательно купи!
– Умоляю, перестань…
– Нет, это ты перестань, я приказываю, я твой доктор!
Вот вам к теме прикосновений: мы с ней хватали друг друга за
руки, чуть ли не боролись, не ощущая при этом ни малейшего напряжения. Зив
внимательно глядел на нашу непонятную ему борьбу. Хотя почему же – непонятную?
Он ведь, как только что выяснилось, должен хорошо говорить по-русски…
Наконец она сдалась и взяла карточку:
– А… что с ней делать?
– Дай тетке, она разберется. Поставишь какую-нибудь
закорючку на чеке. Да – и в рассрочку проси, ладно?
И она пошла за своей серебряной радостью в рассрочку, а я,
ужасно довольный собой, крикнул ей в спину:
– И переплюнь иранского шаха!
Доктор Зив внимательно смотрел Лизе вслед. Потом молча
вытащил сигарету из пачки, закурил и отрывисто спросил:
– Эта женщина… Уж не из Львова ли она тоже?
– Вы угадали.
– Я не угадал, – без улыбки возразил он, гоняя
рукою дым перед лицом. – Я узнал. Ее фамилия Вильковска, верно?
– Да…
Признаться, я был порядком удивлен. Мир – он-то, конечно,
тесен, но не до такой же степени, чтобы профессор из Хайфы опознал женщину,
которой наверняка никогда не встречал.
– Все просто, – усмехнулся он, глядя на мое
обескураженное лицо. – Она до жути похожа на свою мать, в которую я,
понимаете ли, был влюблен. Сильно влюблен и вполне безнадежно. Этот
неповторимый цвет волос, миниатюрное сложение и… голос. Мы жили в соседних
домах. Она чуть старше была… Впрочем, это неважно.
Я промолчал, отпил воды из стакана и оглянулся на дверь
сувенирной лавки.
– Вы, должно быть, не знаете, доктор Зив, –
вполголоса проговорил я. – Там в семье произошла ужасная трагедия. Лизина
мать покончила с собой, когда девочке было чуть больше года.
Он придавил недокуренную сигарету в пепельнице.
– Я все знаю, – мрачно отозвался он. – И знаю
даже более того, что хотел бы знать… Дело в том, что мой дядька был одним из
известных в городе адвокатов. Залман Щупак – не слышали? Кроме прочего, он был
знаменит своим острым языком. По Львову в качестве городского фольклора гуляли
его остроты, шуточные эпитафии на могилы еще живых друзей и убийственные
прозвища его недругов. Непростой человек, и не скажу, что добряк, и не скажу,
что святой. Он вынужден был там остаться, как сам говорил – «в свирепых
эротических объятиях Софьи Власьевны». Единственная дочь, знаете, вышла замуж
за украинца, да еще партийного… Так что дядя Залман так и умер во Львове
глубоким стариком, году в восемьдесят девятом. Перед его смертью я к нему
приезжал – повидаться. Спустя тридцать два года после отъезда.
А в девяностом его дочь притащилась-таки сюда, с тремя
сыновьями и со своим украинцем на поводке. Тот, оказывается, вышел из
коммунистической партии и в корне поменял мировоззрение. Оно быстро меняется,
мировоззрение, особенно когда надо делать срочную операцию на сердце, или
снимать катаракту, или грыжу латать – одним словом, пристойно стареть… Так вот,
дядька был отчаянным преферансистом, и вообще – поигрывал. Поигрывал, то есть проигрывал,
так, что, бывало, тетя рвала на себе последние седые кудельки. Они с приятелями
собирались компашкой чуть не каждый вечер у кого-нибудь на квартире. И много
лет неизменным его партнером по преферансу, буре или секе был этот мерзавец.
– Кого вы имеете в виду? – спросил я.
– Да его, его, кого ж еще – негодяя
Вильковского! – раздраженно отозвался Зив. – Тадеуша Вильковского,
Тедди – как его все называли. Вот кто был темной лошадкой! Очень хорош собой –
типа киноактера двадцатых годов, знаете: усики, косой пробор в темных волосах,
томные глаза – дешевка, хлыщ, хитрован. Или, как у нас во Львове говорили,
«фифак». Впрочем, умен и образован, этого не отнимешь. Он был уже не так молод.
Его отец «за Польски» владел гипсовым заводом, и вообще семья была очень богатой.
Это их особняк на улице Энгельса – красивый такой, красно-коричневый, с
флюгером, – не помните?.. Ну, с приходом русских они, конечно, все
потеряли…
Кстати, поговаривали о каких-то связях семьи и самого Тедди
с немецким оккупационным режимом, но тут врать не стану, ничего определенного
не знаю. Самое удивительное другое: в сорок шестом он, само собой, уехал в
Польшу в рамках того самого обмена населением: состоятельные поляки уехали все.
Но, представьте, через несколько лет вернулся! Как, что, зачем… Как ему
удалось, на каком основании, а главное – зачем? С русскими в эти игры играть
находилось мало желающих. Дело темное, разве что его возвращение было как-то
обусловлено, подготовлено какой-нибудь из организаций, и тут я тоже не уверен –
какой. Вполне возможно, он был двойным агентом. Уж до странности ничего не
боялся, и в их картежном кружке сиживали, по дядькиным рассказам, товарищи из
дома, что на улице Дзержинского.
