Он медленно проговорил:
– Месяца полтора назад я познакомился с отличным
мужиком. Он – коллекционер кукол, историк, античник. Так и сыплет цитатами из
древних… Цитировал старинный манускрипт, что-то из огрызков александрийской
литературы… Там – об одном маге, что создал мальчика из воздуха и взял к себе
на службу.
– Из воздуха?! – недоуменно переспросил я.
– Да. Из воздуха… – И продолжал, не глядя на
меня. – Там даже процесс описан: из воздуха в воду, из воды – в кровь, из
крови – в плоть… «Уплотненный в плоть» – очень образно, да? И, мол, это гораздо
труднее того, что сделал Создатель, слепив человека из глины.
– Ну?.. – Я не понимал, зачем он сейчас
рассказывает об этом, именно сейчас, в тот момент, когда мы наконец всерьез
заговорили о нем, о Лизе. Я даже подумал, что он вновь пустился в рассуждения о
своих куклах, все о тех же проклятых своих куклах, и поймал себя на том, что
скоро, кажется, я так же, как и Лиза, возненавижу всех кукол в мире.
– Да, да… – заторопился он, видимо, опасаясь, что
я прерву его, не дам договорить. – Да, он создал из воздуха мальчика и
душу его взял к себе на службу, тем самым убив в нем человека, личность. Так
вот… – Он поднял на меня свои удивительные, сквозные седые глаза, как бы
глядящие не на тебя, а совсем в иные пространства, – бывают минуты, когда
мне кажется… когда я чувствую себя именно тем мальчиком, созданным из воздуха и
«уплотненным в плоть», чью душу Создатель или Тот, другой – кто-то из них
двоих, – взял к себе на службу. А вот к кому из них я взят на службу, в
чем этой моей службы смысл и, главное, чья я собственность… этого в отличие от
Лизы не знаю…
У него такое лицо было, что мне стало страшновато. Мне стало
страшно и очень тошно… Выходит, я все же полез в их колючие дебри: сам
оцарапался и его шкуру в кровь изодрал.
– Ладно… – смущенно выдавил я. – Допивай уже
пиво, едем домой. Сил больше нет смотреть на эти сиськи и зады. Там Лиза ждет…
и мы ведь еще должны Эллис отвозить? Кстати, ты где ее ос тавил?
– В артистической…
Он сидел, по-прежнему не поднимая глаз от тарелки. Как он
всегда умудрялся – в любой ситуации, в окружении любой публики – погружать себя
в капсулу совсем иного воздуха, иного освещения, иной плотности пространства!
Вот и сейчас, с этим своим средневековым желчным лицом, он выглядел настолько
трагически значительным, настолько более реальным, чем пошлый задник с сальными
вздохами музыкальной сопроводиловки стриптиза; казалось даже странным, что
манекены за его спиною двигаются, словно живые.
– Ты ее, надеюсь, запер в этой обители святости?
Он невесело усмехнулся и сказал:
– Ее можно не запирать, к ней никто не приблизится. Ее
боятся, разве я тебе не говорил? Ее люди боятся, как… сушеных голов на поясе у
шамана твоих австралийских бушменов. Или как мумию… Восхищаются и предпочитают
держаться подальше. Ее можно забыть на остановке трамвая, в супермаркете…
Ничего не случится. Видел, как осторожно тыкал в нее пальцем таксист?..
Мы поднялись и пошли мимо сцены, мимо изящной кукольной
сцены, оскверняемой жилистыми ногами на лошадиных копытах; мимо всего этого
бесхозного, принадлежащего всем и никому женского контингента грудей, животов,
пупков, сосков…
Он шел впереди меня по плохо освещенным коридорам закулисья,
отрывисто бормоча:
– С компьютером ты прав, прав… Я куплю ей компьютер,
завтра же куплю, вот на эти самые деньги… Я найму кого-нибудь, чтоб ее учили…
Пусть приходят домой давать уроки…
Так мы дошли до артистической комнаты. Он толкнул дверь и
вдруг остановился на пороге, и после секундной провальной паузы едва слышно
выдохнул:
– Где…
И заорал диким голосом:
– Где-е-е-е?!!
Я отпихнул его и ввалился в комнатку. Да, скамья была пуста,
и стол был пуст; за ширмой со спинки стула свисал чей-то лифчик, но Эллис не
было.
Я выскочил в коридор и кинулся к выходу, где сидел за столом
охранник с камердинерскими баками.
– Слушайте, – выговорил я, запыхавшись. –
Там, в артистической, мы после выступления оставили куклу… И сейчас ее
почему-то нет! Не видали вы случаем…
– Видал, – он апатично созерцал мои судороги. –
Она ушла.
– Кто ушел? – тихо спросил я. – Кукла? Вы
спятили, почтенный?
– Как же, кукла! – он ухмыльнулся. – Я
смотрел номер, там все белыми нитками шито. Это ж ясно, что артистка!
– Ты, блядь, понял, что тебе сказали? – уточнил я,
переходя на правильный тон, потому что времени было мало, а этот ублюдок
заслужил весь арсенал незабвенной бабуси. – Это – кукла! Рек-ви-зит! Ты
афишу читал?
– Понты, – сказал он. – Афиша, в натуре… За
идиотов держат. Я вам чё говорю: она вошла, показала пригласительный: «Извините,
я сейчас выступала и забыла одну вещь в артистической, а выходила через главный
вход. Подскажите, я плохо ориентируюсь…» Ну, я ей показал – прямо и направо…
Она пошла и минут через пять вышла… И все, – он усмехнулся и презрительно
повторил: – Кук-ла! Совесть надо иметь…
Я попятился, повернулся и бросился назад в артистическую.
Там уже толклись Колобок-Миша в бабочке, какая-то женщина с лицом Анжелы
Табачник и с таким же количеством грудей и гномик-метрдотель… И отдельно от
этого паноптикума на скамье сидел Петька, совершая руками такие движения, будто
рвал воздух в клочья.
– Вызови полицию, Миша… – монотонно повторял
он. – Полицию надо звать…
А тот подскакивал, и животик его под нос подскакивал, и он
горячо убеждал:
– Петь, Петь… вот только это… ментов не надо, а? Я те
возмещу. Все, сколько стоит она – триста, пятьсот евро. Даже штуку! Только
скажи… но ментов не надо! Давай, говори прямо – сколько она стоит, твоя
красотка?
– Да немного… – серыми губами проговорил Петька,
продолжая ломать пальцы, – тысяч пятьсот… Звони в полицию.
Я подошел к окошку и толкнул его, и оно отпахнулось, впуская
морозное облачко в затхлую комнату. Я выглянул наружу, в глухой переулок.
Пушистый свежий слой снега под окном был примят, и вокруг этого отпечатка и из
переулка на улицу вели маленькие следы. Будто совсем недавно там прилег на
минуту кто-то нетяжелый, вроде ребенка, а потом поднялся и ушел.
И тут, рядом со своим обезумевшим другом, ломающим пальцы и
в клочья разрывающим воздух, рядом с этим глубочайшим отчаянием я – стыдно
признаться! – испытал дикий, подростковый какой-то восторг и гордость за
Лизу, за то, что она сумела это проделать, за ее цельный страстный характер, за
ее непримиримость…
Я аккуратно закрыл окно, схватил обмякшего Петьку под мышки,
вздернул и поставил на ноги, как ставят пьяных.
– Никакой полиции, – через плечо сказал я
Колобку. – И заткнитесь, и никому ни слова. Где его куртка, дайте сюда… И
такси срочно. Срочно такси!
