Семен уже про это подумал и решил ночью скорость не повышать. А прибавить обороты уже на рассвете, чтобы чуть более ранний приход парохода был зафиксирован пристанями.
До пассажиров информацию не доводили, и судовладельцы настаивали, чтобы пассажиры о тварях узнали как можно ближе к конечной точке маршрута. А еще лучше – после.
Беседу ненадолго прервал стюард, принесший ужин. А ужин оказался каким-то диетическим – творожная запеканка, суфле из моркови, простокваша. Но ничего страшного. Семен же разозлился и отругал стюарда за то, что он принес такую пищу для двоих, хотя ему ясно сказали – один такой ужин и один обычный. Но я заявил, что съем и этот, и ничего менять мне не надо.
Когда за стюардом закрылась дверь, я спросил:
– Печень?
– Ага, второй год. Первый раз прихватил камень прямо на мостике. И с тех пор хоть раз в месяц, но бывает. Съешь что-то вкусное, но не полезное, и пожалуйста. Сейчас особо не беспокоит, это я на опережение решил сработать…
Я сказал, что до Самары еще далеко, поэтому смогу за это время ему камни переместить в другое место. Так что пусть выбирает, чего ему хочется: каменное сердце или пятая точка опоры, пинать которую владельцам себе дороже? Семен ответил, что его бы устроили камни на запонках. Я напомнил ему анекдот об аборигенском бароне, который преподнес невесте колье с двумя самыми дорогими ему камнями – желчным и мочевым.
Посмеялись.
Семен спросил меня, чего интересного я увидел или услышал в Казани. Я ответил, что теперь могу умирать спокойно – уже вторая тварь будет носить мое имя, так что моя слава меня переживет. Сказал, что умер один старый знакомый, а одного однокашника повидать не удалось, ибо в отъезде. Еще видел двух несомненных гениев, которые если не сопьются, то прославятся на все Великоречье.
Семен этим заинтересовался, и я рассказал ему про Сфинксов, прибавив, что их подозревают в сочинении того самого стиха про налоги и хана. Впрочем, был еще один подозреваемый в авторстве «младотурок», только с технического факультета. Но я бы поставил на Сфинксов. Заклинание, которое они мне продали за бочонок мочегонного, было стихотворным.
Тут следует пояснить, что это распространенная среди магов практика. Сложные колдовские действия легче планировать и запоминать как чтение короткого стихотворения, на определенное слово которого (или ударение) производится магическое действие. Так это легче освоить и запомнить. Хотя произнесение при этом вслух стихотворений считается безнадежной провинциальностью и дурным тоном. Можно специально построить стихотворное заклятие, а можно выбрать подходящий отрывок стиха, который хорошо помнишь и на который привязывается заклинание.
Иногда старые маги, обучая нас, выдавали совершенно неизвестные публике отрывки древних стихотворений, которые им когда-то при обучении рассказали их тоже старые учителя. Поэтому спрашивали мы, например, что за народ «гламхот» упоминается в отрывке, а учитель отвечает, что этого не знал и его учитель, обучивший его заклинанию. Может, и знал, но забыл, а теперь только можно строить догадки, из какой древней поэмы на квенья заимствован отрывок. Я как-то значительно позже спрашивал преподавателей Тверской академии про этот отрывок – те не знали такого. Один эльф, не брезговавший разговаривать с людьми, сказал, что «гламхот» – это нечто относящееся к оркам, но сам отрывок не опознал, как часть какого-то эльфийского произведения.
Есть и другие важные детали. Мне, например, легче для запоминания пользоваться хореем. Вот творишь заклинание, бурча себе под нос «мутно небо, ночь мутна», а зрители думают, что произношу слова, способные менять местами воды и горы, и проникаются. А слова мне нужны только для последовательности того, что делается без слов.
Но один из моих однокашников, Арнульф из герцогства Болер, говорил, что некоторые стихотворения сами обладают магической активностью. Его отец сказал ему, что известная баллада «Рыцарь и девятихвостый демон» способна изгонять бесов из одержимых. Но этим воспользоваться сложно. Неизвестный автор баллады создал ее из ста четырнадцати строф. Пока такое прочитаешь до конца, можно раньше беса убежать в нижний план бытия.
Мы еще поговорили и собрались спать. Дело было уже к часу ночи. Сейчас лягу, и пусть приснится мне не коридор Замка ужаса, где меня убивают приспешники Не-мертвого, а то, что я освобожден от этой задачи и спокойно плыву вниз по реке.
Только река эта должна называться не Великая, а Лета. Ибо от долга нас освободит смерть и последующее за нею. И что будет там, за гранью? Очень может быть, что вторая часть жизни, в которой придется доделывать то, что не доделал в первой части.
В общем, «солдат, учись свой труп носить», как писали два негодных к строевой службе человека, когда-то погибших на своей войне. Понесу и я свой труп на свою войну…
Невеселые размышления перешли в совершенно невыносимый сон. Его еще можно назвать душераздирающим. Сначала мне была явлена плачущая на могиле дочери Алина. От этого я проснулся и еле успокоил выскакивающее наружу сердце. Но это было еще не все.
Вторая часть сна привела меня под землю. Нога наступила на торчащий из земли камень, и я провалился в какую-то шахту. Один, в полной темноте и, как давеча, ощущая, что какое-то Зло – рядом. Не на расстоянии руки, но недалеко. Лежит где-то поблизости, скрытое темнотой, как гигантский червь.
Надо было вставать, и я встал на ноги в своем сне, сделал шаг, другой. Под ногами что-то хрустело, словно я шел по слою мелких костей. Глаза потихоньку привыкали к темноте, и я различил перед собой сталагмит высотою мне по грудь. Прикоснулся к нему рукой и с удивлением ощутил, что пальцы уходят в камень, как в глину или хлебный мякиш. Потянул назад руку и не смог вытянуть. Словно она прилипла к камню.
А затем вокруг меня медленно стал разгораться неяркий мерцающий свет, и я увидел окружающее. Я был в круглой пещере, почти точно в середине ее. Пол по щиколотку сапога был завален сухими мелкими костями. Попадались и кости человека, и кости животных. И совсем неизвестные.
Увидел я и себя: скелет, обтянутый кожей. Старой, высохшей кожей. На плечах ветхая черная мантия. Вокруг пояса обвита веревка, продетая через глазницы множества мелких черепов, не то крысиных, не то какой другой подобной твари. В свободной от хватки камня левой руке зажата сухая ветвь без листьев, но с сухими желудями, отчего-то не обрывающимися с ветки.
«Не хватало только увидеть себя в зеркале», – подумалось мне. И передо мной в воздухе стало вырастать высокое, выше моего роста, зеркало в толстой деревянной раме. Сначала явилась рама. А затем посреди нее пространство заполнилось чем-то вроде ртути, только ртути, которая бурлила наподобие закипающей воды. Постепенно с краев бурление прекращалось, зеркало как бы остывало и приобретало серебристый оттенок. Вот сейчас оно все застынет и отразит мой облик (я по привычке пригнул голову и смотрел на него боковым зрением).
Я уже был готов увидеть в зеркале нечто непередаваемо ужасное. И проснулся, не увидев этого.
