— Не понимаю… Вы же слышали, как мы вскрывали дверь? Как лаял пес?… Почему не сказали, что хозяин дома?
— Карп Семенович распорядился.
— Не отвечать?
— Ни под каким видом.
— Глупо же, — не унимался Разлогов. — Теперь дверь придется чинить.
— Не вам, молодой человек, судить, что глупо, а что хорошо, — бесстрастно осадила его Клавдия Ефимовна. — У нас строгая дисциплина.
— Фантастика, — развел руками Разлогов. — А что же он сам, Пукалов? Он что, не слышал, как мы ломились в квартиру?
— Не слышал.
— Глухой?
— У него неважно со слухом, — подтвердила Гренадер. — Но нас он слышит.
Представительница правления легонько тронула Разлогова за рукав.
— Простите, вы надолго?
— Не думаю.
— Может быть, без меня обойдетесь?
— Конечно… Вы меня, пожалуйста, извините… Нескладно получилось.
— Ничего, не страшно, — сочувственно улыбнулась она. — Я вас прошу, узнайте, если не трудно. Они сами будут дверь чинить, или нам в ДЭЗ обращаться?
— Хорошо.
— До свидания, — сказала она и торопливо вышла.
Гренадер хищным ястребиным взглядом проводила ее до дверей и обратилась к Разлогову.
— Что вы хотите, молодой человек? Чем мы могли бы быть вам полезны?
— Вы?
— Да. Карп Семенович и его инициативная группа.
— А… чем вы занимаетесь?
— Сначала изложите вашу просьбу.
— Просьбу? — переспросил Разлогов. — Вам?… А начальник ваш?… К нему нельзя?
— Сначала изложите вашу просьбу, — повторила Гренадер. — Или жалобу. В чем проблема?
Разлогов недовольно взглянул на нее и резко спросил:
— Почему Пукалов не пришел на собрание?
— Я вас еще раз прошу, молодой человек, не повышать голоса, — напомнила Гренадер. — Карп Семенович работает.
— Но он же писал. Жаловался. Требовал нас наказать.
— Возможно, — бесстрастно парировала Гренадер. — Значит, считал своим долгом так поступить… Должна вам заметить, молодой человек, что на собрания ни он, ни наши представители не ходят.
— Вот как? — удивленно воскликнул Разлогов. — Тогда, получается, извините, кляуза.
— Ни в коем случае, — спокойно парировала Гренадер. — Непроверенными фактами мы не оперируем. Каждую жалобу, прежде чем подать, мы обсуждаем коллективно. И товарищ Пукалов принимает решение, учитывается общее мнение.
— Простите, я не совсем понимаю, кто вы?… Полиция нравов? Борцы за всеобщую справедливость? Правозащитники шиворот-навыворот? Судьи? Сектанты?
— Считайте как хотите, — с невозмутимым видом произнесла Клавдия Ефимовна. — Мы, молодой человек, исполняем свой долг. Наша задача — посильно содействовать установлению порядка.
— Мне кажется, он давно установлен, — попытался возразить Разлогов.
— Вам это только кажется, молодой человек. Товарищ Пукалов говорит, что беспорядка в нашей жизни еще очень много. Все беды — от беспорядка, и мы еще можем послужить благородному делу. Не станете же вы отрицать, что чем меньше беспорядка, тем лучше?
Клавдия Ефимовна даже слегка возбудилась, когда формулировала кредо товарища Пукалова и его инициативной группы.
— Понятно, — вздохнул Разлогов. — И много вас?
— Достаточно.
— Отчаянные вы люди… Как же вы отважились? Сами? Без разрешения свыше?
Клавдия Ефимовна с готовностью пояснила:
— Творчество масс, молодой человек, всемерно поощряется. — И, элегантно высморкавшись, повторила, обращаясь к Разлогову: — Что вы еще хотите нам сообщить?
— Хочу обсудить с товарищем Пукаловым вариант жалобы, — с неожиданной для себя решимостью заявил Разлогов. — Лично, тет-а-тет… Надеюсь, позволите?
Она неодобрительно на него посмотрела, решая, достоин он этого или нет.
Прохор между тем зевнул, лениво поднялся, подошел к Клавдии Ефимовне и со скучающим видом уставился на нее.
Никакой угрозы в перемещениях пса не было, а было лишь легкое нетерпение, желание поддержать просьбу хозяина и, в конце концов, закончить этот надоевший ему разговор. Однако Гренадер с явной опаской покосилась на собаку и заметно насторожилась.
— Так можно или нет? — повторил Разлогов.
Секунду-другую Гренадер колебалась. Затем поднялась.
— Хорошо, — сказала. — Я доложу.
Без стука вошла в смежную комнату и плотно прикрыла за собой дверь.
Разлогов слышал, как Клавдии Ефимовне отвечал из-за двери какой-то дряхлый липкий голос.
— Войдите, — спустя минуту, сказала она, приглашая Разлогова. — Карп Семенович ожидает.
Прохор навострил уши и приподнялся.
Разлогов смело толкнул тяжелую, любовно обитую с внутренней стороны дверь.
5
В ноздри ударял запах лежалой бумаги и пыли.
В маленькой тесной комнате за массивным старинным письменным столом, поставленным поперек от стены к стене, сидел сохлый, землистого цвета старый человек в застегнутом наглухо френче — точно таком, какие носили некоторые партийные руководители в те печальные, теперь уже основательно забытые времена. Склонив чуть набок маленькую голову с редкой седой растительностью, лишь местами прикрывавшей лоснящуюся ржавость черепа, чмокая губами, Пукалов писал, макая ручку с пером в толстостенную стеклянную чернильницу. Ноги его, обутые в белые валенки, стояли под столом на пуфике, укрытом огрызком ковра. За спиной товарища Пукалова, на стене под потолком, висели в таких же, как в «приемной», рамах за стеклом портреты двух суровых людей с худыми изможденными лицами, в одном из которых Разлогов узнал Дзержинского, а второй был ему, к сожалению, незнаком. Слева от стола в узкое окно сочился сумеречный свет, в комнате был полумрак, но настольную лампу, должно быть, в целях экономии, Пукалов еще не включал. По правую от него руку всю стену от пола до потолка занимал самодельный стеллаж с встроенными впритык выдвижными небольшими ящичками, на торцах которых были приклеены бумажки с обозначениями. Кв. 41 — Ямщиков 54 г., Ямщикова 52 г., Ямщикова 18 л., кв. 42 — Долотов, хол., 22 г., и т. д., в общем, весь дом или почти весь. Центральный горизонтальный ряд занимали ящички с обозначениями министерств, ведомств, всякого рода институтов, а также паспортных столов, отделений милиции, районных судов и прокуратур.
— А я думал, — осмотревшись, несколько растерянно сказал Разлогов, — такого просто не может быть… Казалось, это время… ушло.
Пукалов поднял с колен белую кнопочку на шнуре и вставил ее себе в ухо.