В те дни я, конечно же, не знал, что это искусство. Тогда мне было известно лишь то, что «Битлз» — самая классная вещь во всей вселенной. Отстаивать эту точку зрения было отнюдь не всегда легко. Во-первых, приходилось сражаться с фанатами «Роллинг стоунз», для чего требовалось проявлять чудеса изобретательности, поскольку в драке они совершенно не отличались благородством, да и кулаки у них были поувесистее. Кроме того, приходилось вести непрерывную войну со взрослыми, родителями и учителями. По их мнению, я напрасно тратил драгоценное время и карманные деньги на ерунду, которая ровно через неделю обязательно вылетит из головы.
Обнаружилось, что мне трудно понять, почему они это говорят. Я пел в школьном хоре и знал, как слушать гармонию и контрапункт. Мне было ясно, что «Битлз» — нечто чрезвычайно умное. Я недоумевал, почему никто другой не услышал невероятных гармоний и модуляций, прежде просто неслыханных в поп-песнях. «Битлы», очевидно, просто использовали все это ради только им ведомого, своего собственного тайного удовольствия. Мне казалось потрясающим уже то, что кто-то вообще способен получать удовольствие от написания такой музыки.
Другая удивительная сторона творчества «Битлз» заключалась в том, что они постоянно разочаровывали меня. Стоило им выпустить новый альбом, как после нескольких прослушиваний он становился мне неинтересен, оставляя растерянным и равнодушным. Затем эта загадка постепенно разгадывалась сама собой. Я начинал понимать, что причина моей растерянности заключалась в том, что я слушал Нечто такое, что просто-напросто было непохоже на все то, что когда-либо было создано раньше.
«Another girl», «Good Day Sunshine» и необычная, ни на что не похожая «Drive My Саг». Сегодня эти песни настолько привычны, что, пожалуй, потребуется серьезное усилие воли, чтобы вспомнить, насколько непривычными они показались мне в первый раз. Иначе говоря, «Битлз» не просто сочиняли песни, они изобретали среду, в которой творили.
Мне так и не довелось их увидеть. Знаю-знаю, в это трудно поверить. Я был их современником, жил в одно с ними время, когда они вовсю выступали и гастролировали, но ни разу не увидел их «живьем». Меня хлебом не корми, дай об этом порассуждать. Так что не надо ездить вместе со мной в Сан-Франциско, иначе я затаскаю вас по Кэндлстик-парку, долго и нудно рассказывая о том, что в 1966 году «Битлз» сыграли там свой последний концерт. Это случилось незадолго до того, как до меня дошло, что рок-концерты как раз то самое, куда можно ходить, даже если живешь в Брентвуде.
Как-то раз один мой школьный приятель раздобыл билеты в студию звукозаписи, где должны были записывать шоу Дэвида Фроста, однако в конце концов мы с ним решили не идти. В тот же самый вечер я посмотрел это шоу по телевидению и увидел в нем «Битлз», исполнявших «Hey, Jude». По этому поводу я страдал целый год. Второй прокол — это когда я решил не ехать в Лондон: как оказалось, в тот самый день «битлы» давали там свой знаменитый «крышный» концерт на Сэвил Роу. Об этом — хотя с тех пор прошло столько лет — я не могу спокойно говорить по сей день.
Что ж, годы летят стрелою. Вот уже нет и «Битлз». Однако Пол Маккартни по-прежнему не стоит на месте. Несколько месяцев назад мне позвонил гитарист Робби Макинтош и сказал: «Через несколько дней мы выступаем в «Худом скрипаче», не хочешь прийти послушать?»
Это был один из самых идиотских вопросов, которые мне задавали в жизни, но тогда я несколько секунд натужно пытался сообразить, что же имел в виду мой собеседник. «Худой скрипач» — поясняю для тех, кто этого не знает, — это паб в не слишком симпатичном районе северо-западного Лондона. Там есть зальчик, где выступают разные музыканты. Туда порой набивается до двухсот человек.
Именно словечко мы временно сбило меня с толку, потому что я знал, что группа, в которой в настоящее время играет Робби, — это группа Пола Маккартни. Ну кто бы мог подумать, что Маккартни играет в пабах! Уж если Маккартни играет в пабах, было бы глупо думать, что я не пойду. И я пошел.
В пабе, для двух сотен людей, Пол Маккартни исполнил несколько песен, которые, как мне кажется, он никогда раньше не исполнял на публике. Назову хотя бы пару из них. Это были «Неге, There and Everywhere» и «Blackbird». О Господи, я ведь и сам когда-то исполнял «Blackbird» в пабах! В свое время я провел несколько недель подряд, разучивая ее на гитаре, вместо того чтобы готовиться к экзамену на аттестат зрелости. Теперь же мне показалось, что меня глючит.
Было еще два момента полного моего изумления. Один из них — последний номер, исполненный на бис. Это было абсолютно безупречное, совершенно громоподобное исполнение — хотите верьте, хотите нет, — песни «Sgt. Peppers Lonely Hearts Club Band». (He забывайте о том, что все это происходило в пабе!) Второе — величайшая рок-н-ролльная песня всех времен и народов «Can’t Buy Me Love», которую я впервые в жизни услышал, прижимаясь ухом к динамику дешевенького проигрывателя в одной из комнат моей школы.
Есть такая игра, когда ее участникам задают вопросы, — например: «В какую эпоху вам хотелось бы жить и почему?» В Италии эпохи Возрождения? В моцартовской Вене? Шекспировской Англии? Лично мне очень хотелось бы жить там и тогда, где и когда жил и творил Бах. Однако мне всегда чертовски трудно играть в эту игру, потому что жить в любой период истории, кроме нашего, означает жизнь без «Битлз», а я готов совершенно искренне заверить вас в том, что жить без них я просто не могу. Моцарт, Шекспир и Бах всегда были и остаются с нами, но я вырос вместе с «битлами» и не уверен, что кроме них что-то еще могло так сильно повлиять на меня.
А Полу Маккартни завтра исполняется пятьдесят. С днем рождения, Пол! Эту дату я помню всегда.
Газета «Санди Таимс»,
17 июня 1992 г.
Брентвудская школа
Я проучился в Брентвудской школе полных двенадцать лет. В общем и целом, эти годы можно назвать неплохим времечком, полным своих взлетов и падений. Они были в меру счастливыми, в разумных пределах бесшабашными, чуть более азартными, чем лично мне тогда нравилось, и отмечены наличием хороших (а временами и крайне эксцентричных) преподавателей.
Лишь гораздо позже мне стало ясно, какую основательную подготовку я получил в Брентвуде, — особенно по английскому языку и физике. (Как это ни странно!) Тем не менее лично для меня весь мой двенадцатилетний опыт пребывания в школьных стенах омрачается воспоминанием об одном жутком, оставившем в моей душе незаживающие раны, эпизоде. Я имею в виду эпизод с Брюками. Позвольте пояснить подробнее.
Всю мою жизнь я был до безобразия длинным. Чтобы вам получить истинное представление о моем росте, скажу следующее. Когда мы отправлялись на школьные экскурсии по Интересным и Историческим местам, наш классный руководитель не говорил «Встречаемся у часовой башни» или «Встречаемся у памятника героям войны», а «Встречаемся возле Адамса».
Я был не только столь же хорошо различим на горизонте, как и все прочие достопримечательности, но и легко мог быть перемещен в любую точку пространства. Когда на уроках физики нас просили продемонстрировать действие закона Галилея — два тела с разной массой падают на землю с одинаковой скоростью, — именно меня просили уронить на пол мячик для крикета и горошину, потому что это было гораздо быстрее, нежели подняться к окну верхнего этажа школы.
