Появилась одна мысль. Оно конечно может выйти и так, что Петр ошибся. Ну конечно ошибся. Баба трусливая и безвольная. Ванька жены его открыто домогается, при товарищах, чуть в окошко хозяина дома не выбрасывает, а тот разве только носом не шмыгает. Ой ли? А все ли так, как мнится? Трубецкой он не глуп. То что робел и не мог дать отлуп Ваньке, так тут ясно все. Мало кто может воспротивиться любимцу императора, обласканного и пользующегося доверием, от того и своевольничающего безудержно. Эвон Бутурлин, науськанный Лизкой, встал ему в пику, и где он нынче? А в опале. Переведен по службе в украинскую армию…
Вот же диво дивное. То трое суток сыскать не могли, а тут и заскучать за думами не успел, как Ванька предстал пред ясны очи императора. Ну, как предстал, ожидает шельма, когда призовут. Петр призадумался над этим обстоятельством. Нет, не призывал он Ивана. Так, только поинтересуется, мол где он, без огонька, без надобности. А как потребовался, так сразу сыскали. Молодец Василий, видать не ошибся в нем. Не сам ведь бегал, государь в любой момент призвать может, но вот сумел все толково организовать. Богата на таланты русская земля, ох богата.
Пока любимец государев, в соседней комнате, ждет когда его государь призовет, Петр внимательно смотрит на другого. Никита Юрьевич Трубецкой. Довольно высок, и вполне себе статен, тело крупное, не иначе как склонен к полноте. Но крепок. Сразу видно, Ивану ничуть не уступит. Наверное относится к той самой породе, что перед начальством вид всегда имеет растерянный, хотя сам бывает куда умнее. На таких ставку в трудной ситуации делать сложно. Но если Трубецкой будет обласкан императором, то кто знает, чувствуя поддержку, может и расправит плечи.
— Здравия тебе, государь.
— Спасибо, Никита Юрьевич, и тебе поздорову. Ты уж не обессудь, но я сразу к делу. Так уж Господу нашему было угодно, чтобы я заглянул за край. На многое после того, я по иному взглянул. Все что казалось правильным и забавным раньше, теперь уж таковым не кажется. Повиниться я перед тобой хочу, Никита Юрьевич, за непотребное свое поведение, за беспутство моих сотоварищей.
Трубецкой метнул быстрый взгляд в подростка, удобно расположившегося на кровати, и тут же снова потупился. Но как ни краток был этот миг, Петр заметил и повлажневшие глаза, и искру злости, и какую‑то отчаянную решимость, и удивление. Может ошибка это, вот так с ним наедине беседовать? Ерунда. Не выказав доверие, нельзя рассчитывать на преданность. Что с того, что этот далеко не лучший из образчиков? Не на кого сейчас опереться. Остается только обездоленных, да обиженных вокруг себя собирать, пусть даже и сам в тех обидах частью и повинен.
Нет у него друзей, как и преданных соратников. Дед достойное наследство после себя оставил. Да только насколько те возносили Петра Великого, настолько же ни в грош не ставят его внука, отрока капризного, своевольного, беспутного и ветреного.
— Удивлен, Никита Юрьевич? Вижу, что так. Да только даже дед мой Петр Великий, когда видел свою неправоту, в том сознаться никогда не гнушался. Так чего мне‑то, пока не достигшему никаких высот, нос выше потолка задирать. Так как, прощаешь ли?
— Не мне, Петр Алексеевич, в чем‑либо винить тебя, а потому и виниться тебе не за что.
— Ладно. По иному скажу. Обиды тебе чинил Иван Долгоруков, с моего попустительства. Ты же, как верноподданный, моего царедворца призвать к ответу боялся. Боялся, боялся, не нужно на меня так смотреть. А теперь скажи как на духу, коли мог бы, вызвал бы Ивана на дуэль, дабы за честь свою заступиться? Не молчи, Никита Юрьевич, сказывай.
— К чему те разговоры, государь?
— А к тому, что знать хочу, готов ли ты за честь свою вступиться, или и дальше станешь позволять Ивану глумиться над собой. Если боишься преследований с моей стороны, забудь. Ничего не будет. Ни обиды, ни злости, ни отмщения в будущем, на том я тебе свое императорское слово даю.
— Да… Я… Хоть сейчас этого… — Вдруг разволновавшись Трубецкой даже не находил слов, а может просто перехватило дыхание.
— Ну, а раз так, то посему и быть. Драться будете немедленно, в саду, перед моими окнами, дабы я все видел. На будущее скажу так — коли дашь отлуп какому охальнику решившему влезть в семью твою, я всегда на твоей стороне встану, как и на стороне любого в империи Российской.
— Благодарю, государь.
А радости‑то, радости. Ох и накипело же у тебя. Ванька, Ванька, а ведь не выпустит он тебя живым. Как есть, не выпустит. Вон как злобой исходит, она от него волной мрачной расходится. А Долгоруков еще ой как полезен будет. Про друзей и соратников, уж не раз сказано.
— Только учти Никита Юрьевич, мне жизни преданных людей дороги, даже если меж ними черная кошка пробежала. А потому, дуэль будет до первой раны, которая не будет являться кровоточащей царапиной.
— Мнится мне государь, что ты не ведаешь, как и меня на свою сторону перетянуть, и Ивана сберечь. Так то лишнее, я и без того твой, на том и присягу давал.
— Не в присяге дело. Не по долгу, а по сердцу верные, трону потребны. А коли не быть честным, то и сердца не получить.
— А как убью?
— Знать, воля на то Господа нашего, — сделав для себя зарубочку, что генерал–майор больно уж уверен в своих силах, искренне ответил Петр.
— А ведь он не только мне обиды чинил? Что же, государь, со всеми драться ему велишь?
— Не со всеми. Но с тобой велю.
Вот так, любезнейший, дальше уж сам думай, не дите малое. Никому иному не позволено, а тебе со всем уважением. Поймешь, хорошо. Не поймешь. Жаль. Хотелось еще одним доверенным лицом обзавестись, так как виды имеются, а можно лишиться и того, кто пока единственный.
— Я все понял, государь.
— Василий.
— Тут я, государь, — тут же влетел в дверь денщик.
— Господ офицеров и Ивана Долгорукова кликни.
— Слушаюсь государь.
Бог весть, может Васька, шельмец, так сумел все предугадать и заранее озаботиться. То ли господа офицеры пришли поинтересоваться, как обстоят дела у их майора. Не шутка ить, против влиятельной родни пошел. И потом, они тут на подворье безвылазно уж который день сидят, света белого не видят. Но как бы то ни было, а не прошло и минуты, как все пятеро, ныне сводных от службы, и Долгоруков, предстали перед юным императором.
Беседа была не долгой. Петр предоставил слово Трубецкому. Тот в свою очередь вызвал на поединок Долгорукова. Император дал свое соизволение на оный. Определились с секундантами и все дружно направились в засыпанный снегом сад. Петр же, с помощью Василия, удобно расположился у окна…
Ох Трубецкой, а прав ведь был насчет тебя. Как есть прав. Кавалергард хотя войска и не водил, но в боях участвовал, чего не скажешь об Иване. Это почувствовалось сразу. Петр и сам войн не видел. Откуда? Да только, едва поединщики встали в позицию, как юный император тут же рассмотрел в Трубецком убийцу. Нет, не тать, а человека коему не впервой смотреть смерти в глаза и отбирать чужую жизнь. Таким можно стать только в боях, где кровушка рекой льется. Откуда он все это знает? А бог весть. Знает и все тут.
