Капитан, даже растерялся от такого вопроса. Тайно вызвать к себе, и тайно же провести через посты, чтобы поинтересоваться поет ли он? Ничего не скажешь, важный вопрос. Потом вспомнилось, как рассказывали о том, что Петру Алексеевичу по нраву бивачная жизнь, посиделки у костра с вином и горячей, истекающей соком дичью, под песни своих соратников по забавам охотничьим.
По Москве прошел слух, мол государь после болезни изменился сильно, повзрослел в одночасье и возмужал. Брехня. Вон он стоит, вьюноша бледный со взором горящим. Худощав, хотя и высок для своих лет, двигается порывисто, словно боится куда опоздать, как и любой юнец в его возрасте. Разве только на белом, практически лишенном загара, лице заметны четыре язвы, обещающие оставить знатные рубцы. Ну да, могло быть и куда хуже, повезло все же парнишке.
— Не мне судить государь, знатно ли я пою. О том нужно товарищей моих спрашивать, с коими в кабаках сиживаю.
— Только там и поешь?
— То так, государь. Только когда хмель в голову ударит, а такое лишь в кабаках, вне службы и бывает.
— То что вне службы, это хорошо. Вино до добра еще никого не доводило.
Ой ли? Даже если забыть о том, что юнец поучает взрослого мужа, всем известно о пристрастии молодого императора к вину и не то чтобы к легкому, а к крепкому голландскому. Подумать‑то об этом капитан подумал, но и виду не подал. Стоит как литой из бронзы, лишний раз не пошевелится. Юн император, зрел, умен или глуп, он Глотов Петр Иванович, капитан лейб–гвардии семеновского полка, России и этому мальчишке на верность присягал, а потому все просто — выполняй воинский долг и не задумывайся о лишнем.
— Чего молчишь, капитан?
— Так не спрашиваешь ни о чем, государь, вот и молчу.
— Ладно, не стану ходить возле да около. Через две недели, я собираюсь отправиться по святым местам, дабы возблагодарить Господа за чудесное исцеление. Двор со мной не отправится. Сопровождать будут две роты гвардейцев. Тебе надлежит тайно держать свою роту в готовности, так чтобы в течении часа быть готовым к выступлению. Вместе с тем, ни у кого не должно возникнуть подозрений по поводу специальной подготовки к походу.
— Государь, я известен как служака педант. Так оно по сути и есть. Но я всегда знаю доподлинно, что предстоит моим парням. Прости, но в слепую я ничего предпринимать не стану, потому как от дел политических, а здесь похоже именно это и предстоит, стараюсь держаться подальше. Я солдат, и мое дело простое, разить врага государства российского нещадно и умеючи.
— Вот значит, каков.
— Уж каков есть, государь.
— Добро. Тогда ответь мне, ведомо ли тебе, что происходит при дворе?
— Ведомо, государь. Не доподлинно, но ведомо.
— И?
— Долгоруковы всячески хотят тебя подчинить своей воле, окрутить с Екатериной и через нее подобраться к трону, дабы править Россией. Остерман, всячески пытается воспротивиться тому, имея свой интерес по росту собственного влияния. Ты, государь, не обращаешь на это внимания, пребывая в забавах. Но то меня не касаемо, потому как я человек не придворный, а воинский.
Коротко и четко, по военному прямолинейно. А ведь не производит впечатления глупого человека. Получается, противна ему вся эта мышиная возня, потому как обида в голосе звучит неприкрытая. Не простой он служака, а с головой светлой. И от политики подальше держится не потому что глуп, а как раз от ума немалого, понимает, что случись, его как разменную монету, первым бросят на съедение противникам.
— Что же, в общих чертах верно. А главное честно и без прикрас. Но как бы тебе не хотелось от дел политических в стороне держаться, оное не получится. Я понимаю, что юн и в этих играх мало что понимаю. Но знаю одно, волей Господа нашего я оказался на престоле, его же волею гибели избежал, так как меня уж и соборовать успели. А потому, просто стоять в стороне и смотреть кто из верховников верх возьмет не могу. Потому как тогда дела моего деда, на кои он жизнь положил и за что не пощадил даже сына своего единокровного, батюшку моего, прахом пойдут. Долгоруковы верх возьмут, и откатится Россия назад или замрет на месте. Остерман окажется в победителях, иноземцы государство заполонят и тогда все победы, доставшиеся большой кровью и беспримерным мужеством, будут напрасны, потому как Россию возьмут без боя. А потому, хочешь ты того или нет, но остаться в стороне у тебя не получится. Говоришь, что политика и интриги не твоего ума дело? Так тому и быть. Но присягу выполнить тебе придется. А присягал ты мне, юнцу безусому и пока разумность свою никак не проявившему. Так что скажешь, Петр Иванович?
— Долг свои исполнять моя прямая обязанность. Приказывай государь.
— Сначала ответь на мой вопрос. Возможно ли изготовить твою роту, чтобы она была готова к походу в течении часа, и при том не вызвать подозрений?
— Можешь отдать приказ хоть сейчас, государь. Уже через час рота выступит в поход.
— Даже так?
— Точно так, государь. Все содержится в полной готовности, остается только собрать солдат, погрузить обоз и выступить. Часа более чем достаточно.
— В иных ротах так же?
— Нет, государь. Не в похвалу себе скажу, иные капитаны, не так охочи до службы.
— А вот это радует особо. Тогда неси службу как и прежде, о разговоре нашем никому ни слова. И будь готов выступить, по первому требованию.
— Слушаюсь, государь.
ГЛАВА 4
Господи, и смех и грех. Дед он конечно Великий, многое сделал такого, о чем иным правителям и мечтать не приходится. Иноземцев многих призвал и не просто на службу, а так, чтобы они своими знаниями делились и учили наукам подданный российской империи. То деяние действительно великое и толчок России был дан огромный. Но порой и этого великого человека заносило на такие перегибы, что без улыбки и не взглянешь.
То что дед вывел русских женщин из заточения в светлицах, это конечно же правильно. Как верно и то, что ломал устои и закостенелость. Но специальным указом заставлять людей обряжаться только в иноземное платье это перебор. Вышедшие из заточения женщины, да еще и поддержанные его государевой волей и сами взяли бы свое. Причем, не огульно перенимая все иностранное, а внося свое, как традиционное, так и подходящее под местные условия.
Зимы российские не в пример более суровы, чем в Европе. Отсюда и подход к одежде несколько отличается. Будь Петр на крещение одет не в иноземное платье, а в шубу, глядишь и не случилось бы этой злосчастной болезни. Ну да бог с ним с морозом. Тут ведь какое дело, иные они, русские, и по нраву, и по укладу.
Взглянешь на иноземца, причем не на вельможу, а даже на прислугу, они даже двигаются как‑то иначе, а от того и платья на них смотрятся естественно. Представить такого в русском одеянии сложно, а вот русского в иноземном… А чего представлять? Взгляни вокруг, и отдыхай душой, годы себе продлевая, ведь сказывают — хорошее настроение продлевает жизнь. А смотреть на русских обряженных в иноземное платье без смеха трудно, потому как в большинстве своем оно на них смотрится как на корове седло.
