– А не согласится, так и не надо, – равнодушно, совершенно по-купечески ответил Вислиценус. – Документы не слишком важные: ничего злободневного в них нет, они имеют скорее историческое значение.
– Методы этих господ не изменились, а здесь дело идет о свидетельских показаниях очевидца и участника событий…
Он сообщил некоторые подробности, и Вислиценус не без удивления убедился, что «другое лицо» действительно существует. Майер, очевидно, желал лишь получить посредническое вознаграждение от продажи. В этом ничего худого не было, он был человек ограбленный и нуждающийся. Как будто не приходилось сомневаться и в подлинности документов (документы, заведомо подложные приобретались лишь редко, в исключительных случаях и по дешевой цене). После недолгих переговоров решено было встретиться снова с тем, что придет и другое лицо.
– Со своей стороны я ставлю лишь условие, чтобы документы по приобретении были тотчас опубликованы. Этого требуют интересы мировой демократии! – с силой сказал доктор Майер и покраснел: по выражению лица Вислиценуса понял, что никаких требований он заявлять не может и что защищать мировую демократию ему не годится. Они обменялись номерами телефонов, и оба с неприятным чувством вернулись в кабинет.
Надежда Ивановна незаметно вышла в переднюю, вынула у зеркала из сумки эмалевую коробочку, снова ею полюбовалась, попудрила нос, лоб, ямочку подбородка, с наслаждением вдыхая еще не привычный запах новой, дорогой пудры; что-то поправила в волосах, не вполне уверенно провела одной новенькой штучкой по бровям, другой – по губам. Видела, что ничего по-настоящему поправлять не надо, все отлично. Голова у нее кружилась, ей было весело, так весело, как давно не было. «Да что же, собственно, хорошего случилось? Ну, прекрасный обед, вино, ликеры. Не успех же у старичков? У амбассадёра успех сегодня даже слишком большой… Зачем они так расставили зеркала: одно здесь, а другое в кабинете? Отсюда видно, что там происходит, даже в той комнатке… Если оргии, то это неудобно…» Ей почему-то вспомнился красивый молодой человек, сидевший в кофейне рядом с ней и Тамариным. «Неужели белогвардеец? Жаль…»
В зеркале отразилась фигура входившего в переднюю Кангарова. Вид у него был какой-то особенный, ухарский, игриво-разбойничий, точно он подкрадывался к кому-то с кистенем. Надежда Ивановна почему-то сделала сначала вид, будто его не заметила, затем будто – слабо ахнула, – будто недовольна.
– А, и вы тут, – процедила она, как в романах гордые неприступные красавицы «процеживают сквозь зубы» презрительные замечания. И так как в эту минуту она проводила новенькой штучкой по губам, то голос ее прозвучал комически-неестественно.
– «И вы тут», – передразнил Кангаров, низко к ней наклоняясь. От него сильно пахло вином, но это не было неприятно Надежде Ивановне, как не были неприятны его близость, выражение его глаз. «Отсюда не видно, а если и видно, мне все равно! – все набираясь ухарски-разбойничьего духа, подумал он. – Скандал так скандал!..»
– Гостей, значит, бросили? Хорош хозяин, – сказала Надя, пряча эмалевую коробку в сумку.
– Значит, бросил. Ты довольна, детка? Тебе весело? – спросил он тихо, вдруг заколебавшись между игривым и отеческим тоном.
– Да, правда, очень весело. Ей-богу! Страшно вам благодарна, что вы меня пригласили…
– А если благодарна, так благодари, – прошептал он и поцеловал ее в шею, у корней волос. Она опять слабо ахнула, теперь уже без притворства. «Однако!..» Этого у них никогда не было. Хотела было рассердиться – не вышло, не рассердилась. «Однако нахал порядочный!» – сказала она мысленно и собралась было сказать что-то не мысленно, но Кангарова в передней уже не было. Взволнованный и счастливый, он скользнул – именно скользнул, точно на коньках, – назад к гостям. В ту же секунду Надежда Ивановна встретилась глазами в зеркале с входившим в кабинет из маленькой комнаты Вислиценусом. Ей показалось, что он остановился у двери как вкопанный. «Неужели видел?!»
Вислиценус не видел поцелуя и не останавливался у дверей как вкопанный. Но он видел, что Кангаров вышел из передней, где был вдвоем с Надей, видел, что оба они смущены, что лица у них странные. То чувство отвращения, которое Вислиценус испытывал во все время обеда и которое еще усилилось от разговора с немцем, стало совершенно непреодолимым. Он посидел несколько минут, разговаривая кое-как с Тамариным – в этом обществе один командарм не внушал ему отвращения и злобы, – затем, не прощаясь, вышел в коридор и подал вскочившему со стула мальчику свой номерок. В коридоре появился вышедший за ним Кангаров.
– Что вы, дорогой мой, а-л’англэз?
[117]
? – изображая шутливое возмущение, сказал посол. – Отчего же так рано? Нет, я вас не отпущу.
– Извините, я очень устал.
– Но ведь еще страшно рано! Надеюсь, вы успели переговорить с Майером?
– Успел.
– Очень рад, что хоть чему-нибудь мог послужить этот мой несчастный обед, – сказал Кангаров, покачивая головой с улыбкой, означавшей: «Ох, тяжело! Ну, да вы сами понимаете, отчего я вынужден заниматься столь неприятными делами…» Он с полминуты подождал, как бы ожидая, что Вислиценус скажет: «Нет, что вы, что вы! Вечер был очаровательный!» Но Вислиценус ничего не сказал, взял помятую, с выцветшей лентой, серую шляпу, которую с недоумением подал ему мальчик, и дал на чай франк. «Только компрометирует!» – подумал Кангаров и произнес с крайним огорчением в голосе:
– Нет, вы в самом деле уходите? Вы в метро? Тут, налево, вы знаете, в двух шагах. Вам далеко?
– Далеко.
– Еще рано, времени до последнего метро сколько угодно, хотя бы вам и с двумя пересадками. А то, может, еще посидели бы? И Нади вы ведь сто лет не видели. Посидели бы, право, если вам не было слишком скучно, Коминтерн Иванович? – полувопросительно сказал Кангаров. Он был так счастлив, что в самом деле почти обрадовался бы, если б согласился еще посидеть этот неприятный гость. Злоба, душившая Вислиценуса, вдруг прорвалась.
– Скучно не было, а было противно, очень противно, – сказал он и направился к дверям, бросив на ходу «до свидания». Кангаров несколько оторопел. «Что это? Или он спятил?» – спросил себя посол, вначале преимущественно с изумлением. Хотел было даже окликнуть Вислиценуса, но дверь уже закрылась. Только через минуту изумление посла перешло в негодование. «Этакий хам и негодяй».
– Месье тоже желает получить вещи? – небрежно спросил мальчик, недовольный «начаем». Кангаров озадаченно смотрел на дверь. Радостное настроение с него как рукой сняло. «Что за невежа и хам! Что он имел в виду? Какая муха его укусила? Нет, это ему так не пройдет!» – с бешенством подумал он.
– Месье желает получить вещи? – повторил мальчик.
– Я вам не месье, а Ваше Превосходительство! – оборвал его сердито Кангаров и, повернувшись на каблуках, пошел назад в кабинет. У портьеры он увидел Надю. «Что, если этот господин в нее влюблен?! Нет, все это так не пройдет этому троцкисту, я его выведу на чистую воду!» – решительно сказал себе он.
