Он устроился на террасе кофейни. Есть ему по-прежнему не хотелось – «да, скоро, верно, отпадет и эта радость», – заказал сандвич и чашку кофе, неожиданно оказавшегося недурным. Вдруг его окликнул знакомый голос. Оглянувшись с досадой, Вермандуа увидел графиню де Белланкомбр. Ее сопровождал муж, на лице которого висела такая улыбка, точно он рассчитывал сейчас же услышать что-то чрезвычайно остроумное. «Как? Вы уже здесь? А деловое свидание?» – «Дорогая графиня, я только что приехал». – «Понимаю! Вы просто хотели от меня отделаться», – смеясь, сказала графиня тоном, явно показывавшим, что она подобное предположение считает совершенно невозможным. Вермандуа улыбнулся, и его улыбка свидетельствовала о том же: «вот ведь какие можно высказывать смешные предположения». «Ваш туалет умопомрачителен! – сказал он по привычке, хоть едва ли заметил вообще, как одета графиня. – Неужели вы успели позавтракать в Трианоне?» – «Конечно, успели, очень приятно позавтракали, ваш друг Серизье очень мил. Мы пошли погулять, так как еще рано. Сначала его проводили в суд. Ах, там уважение к нему необычайное: все, адвокаты, чиновники, подходили к нему, чуть ли не представлялись!..» – «Так каждый американский гражданин имеет право пожать руку президенту Соединенных Штатов». Графиня засмеялась. Смех и улыбка у нее были очень милые, детские. «Я рада, что вы опять в хорошем настроении… Но какая удача, дорогой друг! Я всегда мечтала – осмотреть наш Версаль под вашим руководством!» – «Благодарю за это «наш»…» Граф де Белланкомбр мрачно подумал, что и экзотическая жена его, и этот ученый внук лавочника имеют одинаковое право называть его Версаль «нашим». – «Полноте, дорогая, вы здесь все знаете так же хорошо, как я». – «Знаю, но, разумеется, не так, как вы. Жаль только, что остается всего четверть часа, надо идти на процесс этого несчастного». – «Графиня, вы точно хотите дать тему для передового романиста или для репортера социалистической газеты: «Гадко было смотреть на эту толпу разряженных дам, явившихся сюда, как на зрелище, полюбоваться видом обреченного человека». Хотя и то сказать, зачем же передовые газеты печатают подробнейшие отчеты о подобных процессах, если им это зрелище так гадко?» – «Но вы переводите разговор. Умоляю вас, объясняйте, рассказывайте. Ведь вы, несмотря на ваши взгляды, человек XVIII столетия. Когда я разговариваю с вами, мне всегда кажется, что вы сейчас вытащите табакерку с нюхательным табаком. Почему вы не носите кафтана и башмаков с красными каблуками?..»
Граф удовлетворенно подумал, что теперь разговаривать станет легче: и ученая, и неученая шарманки заведены. Действительно, по дороге в суд Вермандуа в своем прежнем тоне рассказывал анекдоты о Версале, впрочем, особенно не стараясь: знал, что этим собеседникам по полному их невежеству можно сообщать и общеизвестное. «…Вот отсюда поднялся шар Монгольфье». – «Как, разве это было в Версале?» – «Да, здесь произошло это роковое событие, которое окончательно погубит цивилизацию, впрочем, близкую и к естественной смерти». – «Кто погубит? Воздушные шары?» – «Скажем, аэроплан, не все ли равно? Все это великолепие будет сожжено и разрушено… Вы помните фантазию Себастьяна Мерсье?» – «Я всегда восхищаюсь вашей учтивой манерой выражаться: не «не помню», а не знаю и честно в этом сознаюсь». – «Бывают и еще более позорные признания. Себастьян Мерсье, памфлетист XVIII века, написал книжку: «2440 год». Автор, видите ли, просыпается в 2440 году в Версале и ничего не узнает: груда развалин, и на них плачет седой нищий – ничего не осталось от лучшего в мире дворца, созданного гением и гордостью одного человека». – «А нищий отчего плачет? Ему-то что?» – «Ваш вопрос не лишен основательности, но, разумеется, этот нищий – сам Людовик XIV, тоже как-то воскресший в 2440 году». – «Какой ужас!» – «Самое замечательное в этой плохой книжке то, что она была написана за несколько лет до великой революции. Помните, один из идиотов Конвента предлагал повесить на Версальском дворце надпись: «Maison а louer»
[157]
, а другой требовал, чтобы место дворца тиранов было распахано плугом. Плугом! Тогда еще не было аэропланов». – «С вами погуляешь, тотчас становится весело. Сколько времени, однако, вы нам еще даете? Если до 2440 года, то я, пожалуй, согласна». – «Нет, нет, афоризм «после нас хоть потоп» устарел. Мы с вами еще покатаемся по волнам потопа».
Они шли неторопливо, Вермандуа все говорил: он действительно знал анекдоты о каждом версальском камне. Рассказывать было легче, чем разговаривать с графиней, которая, впрочем, не давала инициативе перейти окончательно в руки противника. «…Согласитесь, однако, что без Людовика XIV всего этого не было бы! Общий стиль Версаля создал именно он». – «Разумеется. Я этого не отрицаю. Знаете ли вы, кстати, откуда взялся стиль этих старых домов: тесаный камень, перемежающийся кирпичом? Желая унизить вельмож, Людовик запретил им строить дома целиком из тесаного камня: пусть не смеют за мной гоняться! Тогда гений наших архитекторов и создал эту очаровательную выдумку: кирпич с камнем. Так создался в мире архитектурный стиль семнадцатого века». – «А сады?» – «Сады создал не король, а Ленотр». – «Но король за это пожаловал ему дворянство», – сухо сказал граф. «Это верно. Ленотр в ответ попросил, чтобы на его дворянском гербе изобразили лопату и серп, он был человек с большим достоинством». – «Милый обличитель тиранов, что бы вы ни говорили, я вечно буду благодарна королю-Солнцу за ту прекрасную мысль, которая пришла ему в голову, на нашу общую радость: создать Версаль». – «Я тоже. Эта мысль, кстати, пришла королю-Солнцу потому, что из Сен-Жерменского дворца ему была видна королевская усыпальница в Сен-Дени: он не хотел постоянно иметь перед глазами место своего будущего упокоения. Капризы деспотов имеют иногда самые неожиданные и благотворные последствия для искусства. Вот граф недоволен Сталиным, а может быть, сейчас какой-нибудь неизвестный советский поэт пишет в честь диктатора оду, которая окажется чудом поэзии». – «Какой парадокс! – сказал граф, понимавший, что на десять замечаний его спутников он все же обязан вставлять хоть одно. – Большевистский диктатор и Людовик XIV! Во всяком случае, вы не можете отрицать, что при короле-Солнце не было той безответственности и тех злоупотреблений, какие сейчас происходят во всем мире. Николай Фуке все-таки за хищения в казне просидел девятнадцать лет в крепости и там умер. Мыслимо ли это теперь? Тогда был человек, ни в ком не нуждавшийся и стоявший выше подозрений. Есть ли такие люди теперь?» – «Людовику XIV действительно незачем было производить хищения у частных лиц: он совершенно свободно и открыто грабил государство», – сказал Вермандуа, тотчас позабывший свои недавние мысли. «Ах, я обожаю здания конюшен! – поспешно заметила графиня, почувствовавшая некоторую раздраженность в разговоре, – расскажите нам о конюшнях». Вермандуа сообщил, сколько лошадей было у Людовика XIV, и какие были кареты, и кто ездил на лошадях масти gris perle
[158]
, а кто на лошадях масти feuille morte
[159]
. «Когда вас не станет, не будет больше и Версаля: в самом деле, кто еще, кроме вас…» – «И десятка других чудаков». – «…Кто еще, кроме вас, знает все это? Молодое поколение думает только о спорте. Кстати, по поводу молодого поколения, нам надо торопиться». – «Да, да, – ответил, морщась, Вермандуа. Он вдруг с неприятным чувством вспомнил, что сейчас придется давать показания. – Вот и суд. На этом месте le grand veneur…
[160]
» «Пора бы все-таки шарманке остановиться!» – сердито подумал граф, бывший вообще в очень дурном настроении духа: он совершенно не желал присутствовать на процессе, – если дело затянется, то и бриджа вечером не будет.
