— Кто вы? — спросил покоренный ею Эверетт. —
У меня такое ощущение, будто я смотрю какой-то странный фильм, где вы ангел,
слетевший на землю, но никто, кроме меня, вас не видит.
Нарисованный Эвереттом образ рассмешил Мэгги, и она
напомнила ему, что ее все прекрасно видят. Она человек из плоти и крови, любая
проститутка на улице это подтвердит.
— Вас, вероятно, интересует не кто я такая, а чем
занимаюсь, — невозмутимо проговорила Мэгги, жалея, что не может сбросить с
себя монашескую одежду и натянуть джинсы. Всматриваясь издали в свой дом, она
не заметила особых разрушений, хоть его и тряхнуло, а потому ничто не помешает
ей войти внутрь. Ни пожарным, ни полиции здесь ни до кого нет дела, их не
заботило, отправятся люди в убежище или нет.
— Что вы хотите этим сказать? — Эверетт устал.
Ночь у обоих выдалась длинная, но Мэгги была свежа, как роза, и выглядела
гораздо бодрее, чем на благотворительном вечере.
— Я монахиня, — просто сказала она. — А эти
люди — мои подопечные. Помогать им — моя работа. Почти вся моя жизнь проходит
на улице. Да собственно вся. Я здесь уже около десяти лет.
— Так вы монахиня? — изумился Эверетт. — Что
ж вы сразу не сказали?
— Не знаю. — Мэгги пожала плечами. В ее поведении
Эверетт не заметил ни капли смущения — здесь, на улице, она была дома. Здесь
она чувствовала себя более комфортно, чем в бальном зале. — Как-то в
голову не пришло. Да какая, в сущности, разница?
— Большая, черт возьми… то есть нет, — поправился
Эверетт. — То есть разница, конечно, есть. Это весьма существенная
подробность. Вы очень любопытная личность, при том, что живете здесь. Разве вы
не должны жить в монастыре?
— Наш монастырь давно распустили: монахинь было слишком
мало, и содержание монастыря себя не оправдывало. Из него сделали школу.
Епархия выплачивает всем нам содержание, и на эти деньги мы снимаем жилье.
Некоторые монахини живут по двое и по трое, но ни одна из них не пожелала поселиться
здесь со мной. — Мэгги улыбнулась. — Они выбрали более благополучные
районы. А мое место здесь. Это моя миссия.
— Каково ваше полное имя? — спросил Эверетт,
теперь уже окончательно заинтригованный. — Я имею в виду в монашестве.
— Сестра Мэри Магдален, — кротко ответила Мэгги.
— Вы меня просто огорошили, — признался Эверетт,
вынимая из кармана сигарету — первую за всю ночь. Мэгги это, по-видимому,
ничуть не смутило. В миру она держалась так же естественно, как и в монастыре.
Давно Эверетту не приходилось сталкиваться с монахами, и никогда ни с одним из
них он не чувствовал себя так свободно. Пережитое сблизило их, заставив
воспринимать друг друга как боевых товарищей, что в некотором роде так и
было. — И нравится вам быть монахиней?
Минуту подумав, Мэгги кивнула, после чего повернулась к
нему:
— Нравится. Уход в монастырь — самый важный поступок в
моей жизни. Я всегда, с самого детства, хотела стать монахиней. Так же как
некоторые хотят стать врачами, юристами или балеринами. Это называется рано
осознанным призванием.
— Вам приходилось когда-нибудь жалеть о своем поступке?
— Никогда, — улыбнулась Мэгги. — Лучшей жизни
и желать нельзя. Я стала монахиней сразу после окончания школы медсестер. Я из
Чикаго и самая старшая в многодетной семье, где семеро детей. Я давно выбрала
себе этот путь.
— У вас когда-нибудь был друг? — Эверетт незаметно
увлекся ее рассказом.
— Один, — без смущения призналась Мэгги. Об этом
эпизоде своей жизни она давно уже и думать забыла. — Когда я училась в
школе медсестер.
— И что же случилось? — Эверетт не сомневался, что
в монастырь ее привела какая-то любовная драма. Никаких иных причин для
подобного шага ему не приходило в голову — так далек он был от всего этого.
Воспитанный в лютеранской вере, он, пока жил с родителями, ни разу даже не
видел монахинь. И никогда не понимал, в чем смысл ухода от мира. И вот теперь
перед ним сидит эта маленькая женщина, счастливая и довольная жизнью, и с
благостным умиротворением рассказывает о своей помощи проституткам и
наркоманам. Это стало для него настоящим потрясением.
— Он погиб в автокатастрофе. Я тогда училась на втором
курсе. Но даже если б этого не случилось, я не изменила бы своего решения. Он с
самого начала знал о моем намерении уйти в монастырь, хотя, наверное, вряд ли
верил. Больше у меня никого не было. К тому времени я окончательно утвердилась
в своем решении. Так что я и с ним перестала бы встречаться. Мы были молоды, и
у нас все было чисто и невинно. По нынешним понятиям, разумеется.
Иными словами, уходя в монастырь, Мэгги была девственницей и
оставалась ею до сих пор. У Эверетта это в голове не укладывалось. Такая
хорошенькая жизнерадостная женщина…
— Удивительно.
— Да нет тут ничего удивительного. Просто есть люди,
которые выбирают эту стезю. — Мэгги считала это нормальным, а Эверетт
нет. — А вы? Женаты, разведены? Дети есть?
Мэгги тоже чувствовала, что у Эверетта есть своя история и
что он готов рассказать о себе. Ему было легко и приятно в ее обществе. Теперь
он знал: почему на ней не было вечернего наряда, как на всех присутствующих в
зале. Оказывается, аскетичное черное платье — монашеское облачение.
— Когда мне было восемнадцать, от меня забеременела
одна девушка, — стал рассказывать Эверетт. — Ее отец пригрозил меня
убить, если я не женюсь. И пришлось. А в следующем году мы разбежались.
Семейная жизнь не по мне, по крайней мере это было так тогда, в молодости. Жена
подала на развод и, наверное, снова вышла замуж. Сына после развода я видел
всего раз, в трехлетнем возрасте. Отца из меня, конечно, никакого не вышло. И
когда мы разошлись, я очень переживал из-за этого. Но для зеленого юнца
отцовство — слишком большая ответственность. Поэтому я ушел. Не знал, что можно
сделать. Сын рос, а я в это время колесил по свету — готовил репортажи для
Ассошиэйтед Пресс. Это была сумасшедшая жизнь, но мне она нравилась. Теперь я
повзрослел, сын тоже. И я ему больше не нужен, — тихо закончил Эверетт,
ощущая на себе взгляд Мэгги.
— Думаю, вы не правы. Родители нужны всегда. — Оба
помолчали. Эверетт обдумывал ее слова. — В Ассошиэйтед Пресс останутся
довольны вашими сегодняшними снимками, — прибавила Мэгги, желая подбодрить
его. О Пулитцеровской премии Эверетт ей не сказал. Он вообще никогда об этом не
говорил.
— Я там уже не работаю, — признался он. — В
разъездах приобрел кое-какие дурные привычки. Примерно год назад я сорвался, и
понеслась душа в рай. Чуть не умер от алкогольного отравления в Бангкоке. Меня
спасла проститутка — вызвала «скорую». Выписавшись из больницы, я завязал. А из
Ассошиэйтед Пресс меня уволили, и не без оснований. После этого я лег в
реабилитационную клинику. Уже год как в рот не беру. И хорошо себя чувствую.
Только что устроился на работу в журнал, который откомандировал меня на этот
благотворительный вечер. Но собирать сплетни о знаменитостях не по мне.
По-моему, лучше уж где-нибудь отстрелили бы задницу, чем париться в бальном
зале в смокинге.
