Панама, 1973
С одной стороны, давать советы, когда тебя об этом не просят, дело гиблое. Что за самонадеянность такая — учить уму-разуму тех, кто, быть может, не глупей тебя?! Но если речь идет о путешествиях, следует сделать из этого нерушимого правила исключение, ибо умный учится, как известно, на чужих ошибках. А у человека, на чем-либо погоревшего, возникают обязательства перед ближними. В данном же случае совет исходит не только от меня, — опытом своим, бесценным и печальным, делится тот, чьи познания в области путешествий многократно превосходят мои. Его зовут Хулио Париде де Бернабо, в миру — художник Карибе, не раз уже возникавший на этих страницах. Итак, бывают ситуации, когда лучше позабыть предрассудки и предубежденность, сбросить с плеч одеяние элитарного интеллектуала, странствующего по миру в одиночку, и покорно брести в отаре обыкновенных туристов — это до известной степени гарантирует, что вы не обломаете рога о новые ворота.
…В Панаме мы уже целую неделю, ждем прихода лайнера, который доставит нас на родину, в Рио. Программа исчерпана, все дела переделаны, становится скучновато, а парохода все нет. В этот миг Зелию осеняет свежая идея: надо посетить острова Сан-Блас, где живут индейцы, изготовляющие знаменитые на весь мир кустарные изделия — molas — этакие центральноамериканские гобелены, на которых выткан либо абстрактный узор, либо звери и птицы. Мы уже накупили множество таких ковриков — и в дом, и друзьям дарить. Зелия заявляет, что на Сан-Бласе они стоят дешевле бананов, а заодно мы увидим жизнь и быт настоящих индейцев. Убедила. Мы отправились в туристическое агентство.
Решающим доводом, заставившим нас отбросить последние сомнения, стало запечатленное на цветных красочных фотоснимках место нашего предполагаемого обитания — живописно сгруппированные в пальмовой роще бунгало, представлявшие собой точную копию индейских хижин, но снабженные всеми благами современной цивилизации. Снаружи — хижина, внутри — номер пятизвездочного отеля, отвечающий запросам самого требовательного и капризного американского туриста. А как там красиво! Какое искушение для любителя природы провести на ее лоне хотя бы одну ночь! Это мечта всей нашей жизни. Подумать только — на одну ночь мы превратимся в настоящих индейцев племени панаменьо и при этом — с полным комфортом.
Сухопарый, средних лет сеньор в окошечке кассы предоставил нам исчерпывающие сведения: вылет в девять утра, в группе двадцать два человека, пересечем перешеек и очень скоро окажемся на острове, в гостеприимных объятиях администрации отеля. Потом нас на каноэ свозят на другие островки, где и живут индейцы. Мы увидим их ритуальные пляски, услышим боевые песнопения, насладимся девственной и дикой природой и накупим за бесценок ковриков — настоящих, а не сувенирных поддельных поделок. Оттуда приплывем на главный остров, там будет обед, где нам предложат блюда местной кухни, и в три пополудни — возвращение в город Панаму. Все прекрасно, и цена подходящая, но нам с Зелией этого мало, мы желаем продлить пребывание еще на день, переночевать в индейской хижине, ибо мы не простые туристы и стадом ходить не привыкли.
Сухопарый сеньор в окошечке посмотрел на нас как-то странно — мне почудилось во взгляде его сострадание, которое он не смел или не хотел обнаруживать — и настойчиво, если бы при этом он не продавал туры, я сказал бы даже «очень настойчиво» посоветовал нам удовлетвориться обычной экскурсией, подчеркнув, что ночь в коттедже — он же вигвам — дорого нам обойдется. Не обратив внимания на второй, подспудный и прикровенный смысл этих слов, мы проявили еще бґольшую настойчивость, продолжая твердить, что мы не экскурсанты, которых гуртом гоняют, и никогда таковыми не были и не будем, а потому желаем снять хижину, сколько бы это ни стоило. Жизненное предназначение сеньора в окошечке состояло в оформлении путевок и туров, продаже билетов, а потому, сочтя, очевидно, что совесть его может теперь быть спокойна, он пожал плечами: мол, как угодно, мое дело предупредить — и исполнил наше желание.
На самом крупном из островов, где приземлился наш самолет, стояла лишь неказистая казарма — там размещалось полдесятка солдат местного гарнизона — да ресторан в сотне метров от россыпи хижин, издалека казавшихся чистенькими и благоустроенными. Мы оставили чемодан управляющему рестораном, сказали, что вселимся потом, по возвращении, и отплыли, но не на каноэ, как обещал нам рекламный проспект, а на моторной лодке. Отплыли на живописные острова, где и вступили в контакт с туземцами. Они оказались законопослушными гражданами и очень умелыми коммерсантами.
Встретили нас десятка два женщин в национальных одеждах. Выяснилось, что все мужское население рано поутру отправляется на каноэ — настоящих, без мотора — на континент и обрабатывает землю тамошних богатеев. Остаются тут немногие, чтобы развлекать туристов песнями, танцами и продавать им эти коврики-молас. Посетили мы один за другим три островка, везде было одно и то же — песни, танцы и молас, которые стоили здесь намного дороже, чем в Панаме, приплюсовывался некий налог на couleur local
[99]
, сбор за экзотику. Потом последовало возвращение на «основную базу», обед, довольно скудный и невкусный, и туристы, погрузившись в самолет, отбыли в Панаму. А мы с Зелией остались одни-одинешеньки, и это не метафора. Индеанка, продававшая коврики у дверей ресторана, собрала свой товар и ушла — Бог ее знает, куда. Креолка, руководившая кормежкой туристов, закрыла ресторан, отдала нам наш чемодан и связку ключей, ткнув пальцем в хижины. Когда мы осведомились, какая из них наша, ответила, что можем поселиться в любой по своему усмотрению и вкусу: все пусты, кроме нас, на острове туристов нет. С большим трудом и с помощью изрядной суммы удалось вырвать у нее обещание вернуться к шести вечера и дать нам по тарелке супа, оставшегося от обеда.
Мы взяли чемодан и, по щиколотку увязая в раскисшей от дождя земле, двинулись к нашему жилищу. Хижины стояли на сваях и были как новенькие — видно, что жили в них редко. Внутри облюбованного нами бунгало имелись: кровать — матрас на деревянном топчане, запыленный шкаф, лежали две влажные, постеленные невесть когда простынки и шерстяное одеяло. Пахло прелью. Тучей висели москиты. Москитов в избытке хватает и у нас в Баии, на Рио-Вермельо, мы даже тщеславились этим изобилием и претендовали на мировой рекорд. Но то, что предстало нашим взорам на островах Сан-Блас, принудило нас стать поскромнее — даже когда я сидел в тюрьме в Амазонии, не приходилось мне видеть таких неисчислимых полчищ остервенелых кровопийц. Мы с Зелией переглянулись. Выбор перед нами стоял небогатый — разрыдаться или расхохотаться. Мы предпочли второе и добрым словом помянули сухопарого сеньора в турагентстве, который сделал все, от него зависящее, чтобы отговорить нас от нашей идиотской затеи: на большее и рассчитывать было нельзя, ведь ему все-таки по должности полагалось продавать билеты и туры, взимать плату за аренду бунгало, если какой-нибудь безумец, сбежавший из сумасшедшего дома, решился бы там пожить. А появилась сразу пара полоумных — Зелия да я.
Мы направились к ресторану. В передовых частях москитов сыграли боевую тревогу, и началась атака на наши шеи и щеки. Ресторан был закрыт. Мы присели на пороге — больше было некуда, а потом я, положив голову на колени верной спутницы моей жизни, растянулся прямо на ступеньках и задремал. Зелия прикрыла мне лицо своей косынкой, но не таковы были сан-бласские москиты, чтобы спасовать перед столь ничтожным препятствием. Искусали они нас зверски. Рестораторша появилась к сроку, дала нам по тарелке простывшей похлебки, по куску рыбы — ни гарнира, ни десерта, ни кофе, и вновь мы остались, как Адам и Ева, в сыром и влажном, гудящем от москитов Эдеме. Вернулись в бунгало, простерлись на жестком топчане, и облако москитов накрыло нас. Острую зависть испытывали мы к туристам-экскурсантам, которые к этому времени, давно уж долетев до Панамы, вымылись, переоделись, поужинали и теперь, не в пример нам, блаженствуют в комфорте гостиничных номеров.
