— Она больна или влюблена? — спрашивает Вава.
— Влюблена.
— Любовный недуг поддастся лечению… — Никто не повидал на своём веку столько целителей, сколько Вава в своём борделе.
Эшу просит одного козлёнка и двенадцать чёрных петухов. Он уходит и приказывает освободить ему дорогу.
Bará ô bêbê
Tiriri lonan.
Поклон девице Терезе, иду за ней. Горе той, что не закроет корзину, горе той!
30
— Горе! — повторяют заклятие женщины от Баррокиньи до Кармо, от Масиэла до Табоана, от Пелоуриньо до Ладейры-до-Монтанья. Из дома в дом, из комнаты в комнату, из уст в уста.
— Горе! — повторяют заклятие Вава, дона Паулина де Соуза, старая Акасия, находящаяся в тюрьме.
— Горе! — повторяет сам Эшу, хозяин всех дорог, всех корзин, всех ключей ко всем запорам.
31
Полицейский инспектор Элио Котиас проснулся рано и долго говорил по телефону с дядей жены. Торжествующий победу, он хвастливо сообщил: переселение фактически осуществлено, мебель перевезена на Ладейру-до-Бакальяу, дома в Баррокинье закрыты; не все, конечно, было просто: женщины сопротивлялись, и пришлось приложить руку, железную. Скупой родственник ответил ему, что причины для хвастовства пока не видит. Было бы гораздо лучше, если бы женщины переселились сами, без скандала и шума, газетных выступлений и идиотских интервью. Не говоря уже об опубликованной фотографии полицейского грузовика, гружённого мебелью, и репортаже некоего Иеовы.
На страницах газет, где публикуется полицейская хроника, пестрели броские заголовки, сообщавшие о событиях в Баррокинье:
КОНФЛИКТ В ПРИПОРТОВОЙ ЗОНЕ;
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ С ПОБОИЩА;
ПОЛИЦЕЙСКИЕ ГРУЗОВИКИ ПЕРЕВОЗЯТ ЖЕНЩИН В БАКАЛЬЯУ
Один из репортажей иллюстрирован фотографией: грузовик был нагружён вынесенным из заведений имуществом. Однако фотографий о «героизме» полицейских было сделано множество. В разгар событий появился бородач Рино с фотоаппаратом и фотографировал полицейских, наносивших удары женщинам кастетами и рукоятками револьверов. Однако заслуженные блюстители морали оказались большими скромниками: они отобрали у фотографа аппарат и плёнку, так как совсем не желали, чтобы храбрость и преданность делу стали достоянием общественности. Они предпочитают фотокарточки, сделанные на службе.
Как, например: снимок улыбающегося инспектора Котиаса, иллюстрирующий проводимую им пресс-конференцию для журналистов, аккредитованных при специализированной инспекции. «Мы очищаем центр города от язвы проституции. Кампания, начатая с Баррокиньи, будет продолжаться до победного конца. В припортовой зоне не останется ни одного заведения подобного типа».
Заявления полиции о высокой морали и гражданской нравственности, без сомнения, достойны всяческих похвал и аплодисментов. К тому же та широта, с которой проводится акция очистки центра города от проституции, привела к тому, что держательницы борделей и домов терпимости с особым рвением поддержали движение «закрытой корзины».
Пресса, правда, высказывала не только симпатии в адрес джентльмена полиции. Хроникёр де Карвальо, покровительствующий женщинам и не питавший любви к агентам полиции, резко осудил в своей статье жестокость и грубость этой акции. В заключение он с иронией спрашивал: «Уж не является ли подобная акция одной из составляющих того разрекламированного проекта по использованию обширной территории для туристов, которых здесь, именно здесь, ждёт рай, как о том было заявлено?» Будь он поэтом, лучше бы всё равно сказать не сумел.
Разглядывая мужественную позу своего мужа в утренней газете, Кармен, супруга Котиаса, отличавшаяся суровым характером, заметила:
— Ишь ты, герой! Король шлюх, карающий своих подданных. А служба-то в полиции идёт тебе на пользу, ты, мой маленький Элио, становишься мужчиной.
И всё-таки что бы и как бы ни было, но некоторое удовлетворение инспектор всё же получил: Бада, прочтя газеты, расчувствовалась и позвонила по телефону: «Мой герой! Ты подвергался опасности? Расскажешь при встрече, сегодня? Так в условленном месте, мой Бонапарт!»
32
Около одиннадцати утра инспектор Элио Котиас прибыл в Управление по делам игр и нравов. Он приказал вывести из камер арестованных.
Мужчины были освобождены на рассвете, их грубо вытолкали, двое из них были в трусах. Их, конечно, побили, чтобы впредь в дела полиции не вмешивались. Великое дело — несколько оплеух!
Вот негритянка Домингас была избита как следует за своё мужественное поведение во время схватки. Её гладкое хорошенькое личико было обезображено кровоподтёками. Что же касается Марии Петиско, то, расцарапав Далмо Коку и укусив его, она только подлила масла в огонь, бушевавший в крови детектива, и около полуночи под действием кокаина защитник нравственности вторгся в камеру с одной-единственной целью: на глазах у всех овладеть девушкой. В эту ночь, когда арестованных избивали как могли, смешно было смотреть на едва стоявшего на ногах наркомана, пытавшегося изнасиловать Марию Петиско. Агенты хохотали и подбадривали героя. Потом им это надоело, и они его увели.
Инспектор Котиас старался держаться достойно и не уронить своего престижа. И всё же вид негритянки Домингас потряс его. На тёмной коже девушки выделялись фиолетовые пятна синяков и кровавые ссадины. Один глаз заплыл и был закрыт, рот разбит, она с трудом держалась на ногах. Комиссар Лабан отметил про себя обеспокоенный взгляд инспектора. В полиции служат мужчины, а не женоподобные существа.
— Она хулиганка, скандалистка. В тюрьме она осаждала полицейских, пришлось её проучить, а то бы никто не угомонился. Эти девицы понимают только побои. Этот сброд жалеть нельзя.
Да, пора отвыкнуть от чувства жалости к этому сброду, он того не заслуживает, решает инспектор Котиас. Нельзя быть таким слабым. Он приказывает выпустить всех на свободу. В тюрьме должны остаться лишь хозяйки пансионов. Котиас смотрит на оставленных женщин, их шесть.
— Не переехали по-хорошему, пришлось переселять силой. Какой смысл сопротивляться? Так вот, кто хочет выйти отсюда немедленно, делает шаг вперёд, и я приказываю того освободить.
Он ожидал, что все обрадуются и будут благодарить его, но ничего подобного. Нерешительность почувствовалась в поведении Мирабел, но голос старой Ахасии удержал её от неверного шага:
— Мы не переедем. Пусть мы сдохнем в тюрьме, но гнить в предоставляемых нам домах не будем.
Инспектор выходит из себя, ударяет кулаком по столу, тычет пальцем в лицо старухе. Вот тебе и мужчина, Элио Котиас, каким, как видно, хотела его видеть Кармен Котиас, урождённая Сардинья.
— Тогда будете гнить здесь. Комиссар, велите увести их обратно в камеру.
У комиссара хорошее настроение, и он предлагает:
— По дюжине ударов линейкой по рукам вместо обеда и ужина. Такой режим очень скоро даст положительный результат.
