С револьвером в руке налётом на заведение Вавы руководил Лабан Оливейра. Он взбежал по лестнице во главе нескольких дюжих агентов и взломал входную дверь. На двух этажах огромного дома не было ни души. Пустые каморки, полная тишина. Куда же девался хозяин? Ах, если бы комиссару удалось его найти, он бы заставил Ваву принудить всех хозяев прекратить забастовку. И так бы одержал быструю победу, поскольку Вава в зоне хозяин и его слово — закон. Но куда же запропастился этот мерзавец?
По знаку Лабана дверь комнаты Вавы взломана, агенты вторгаются в апартаменты горбуна, но и здесь нет Вавы. В ярости они стаскивают с постели простыни, переворачивают и перетряхивают вес, что попадается под руку, взламывают запор конторки, рвут и разбрасывают бумаги, пытаются вскрыть сейф, вделанный в стену, но это им не удастся.
Вспоминая золотые времена, когда преследовались кандомбле, а Лабан был ещё простым секретным агентом, в самом начале карьеры, комиссар, который ничего не боится ни на том, ни на этом свете, направляется к алтарю с изображением негритянских божков, собираясь уничтожить их. Никто не отваживается помогать ему. Алирио, всем известный хладнокровный убийца, кричит в испуге:
— Комиссар, не делайте этого, не безумствуйте, не трогайте Эшу!
— Дерьмо! Шайка трусов! Плевать я хотел на Эшу! Всё летит в воздух: и копьё, и священные предметы Эшу, и комья земли, место, где он сидел, еда, питьё и головы двенадцати чёрных петухов. Агенты, бездействуя, смотрят на комиссара, тот продолжает разбивать изображение на мелкие кусочки и зло сплёвывает.
— Что вы стоите? Кто будет заставлять работать проституток, или вы и баб боитесь?
Смотрит на часы. Совсем скоро моряки сойдут на берег, время торопит.
49
Выгнанные на улицу женщины убегают, скрываются в переулках, исчезают. Конный патруль пытается окружить их и задержать, но это не так-то просто. Охота на женщин идёт по всей зоне.
Посетители баров, а с ними и немец Хансен бросают под ноги лошадей пустые бутылки, протестуя против насилия полиции. Поэт Телмо Серра берёт микрофон «Радио Баии», из которого несётся слово «вандализм».
— Зона пылает! — Эта фраза, произнесённая одним из дикторов, усиливает панику: многие поняли её буквально, начинают ползти слухи о пожарах. Магниевые вспышки фоторепортёров освещают женщин, некоторые из них до смерти перепуганы, другие — в ярости. Детектив Далмо, распространяющий зловоние, исходящее от вылитых на него мочи и кала, покидает поле боя.
50
У микрофона «Радио Абаэтэ», установленного в сердце зоны, где идёт сражение, естественно, муниципальный советник Режиналдо Паван. «Эта популярная фигура политических баталий находится здесь, невзирая на опасность, он пытается найти выход из положения, серьёзность которого нарастает с каждым часом», — говорит диктор.
И вот уже в тысячах квартир слышен громоподобный голос Режиналдо Павана. Никакая трибуна муниципального совета, никакие подмостки предвыборных митингов не могли, конечно же, предоставить ему такую аудиторию. А тут включены радиоприёмники всего города — население внимательно следит за происходящими в зоне событиями.
«С кровоточащим сердцем» Режиналдо Паван обращается к слушателям «Радио Абаэтэ», к населению Баии, описывает «дантов ад», сравнивая разыгравшиеся здесь события с теми, что происходили «в Риме цезарей, о чём поведала всемирная история». Слова дрожат в воздухе: «Меня душат слёзы, мне трудно говорить…»
И тут он бросает волнующий призыв проституткам: «Я верю в патриотизм милых соотечественниц, которых жизненные бури бросили в дома терпимости. Они не допустят такой бестактности, чтобы герои Южной Атлантики, непобедимые сыновья славных американцев…» Как это выразить? И он говорит: «Любовались своими кораблями…» — как выразился комиссар Лабан Оливейра, это высказывание было подхвачено дикторами, укрывавшимися в проёмах дверей Масиэла и Пелоуриньо. «Любовались своими кораблями в нашем городе, ведь они рискуют жизнью во имя того, чтобы все мы — в том числе и вы, дорогие соотечественницы, изящные Магдалины — пользовались благами цивилизации. Ваша неуместная акция может создать дипломатическую проблему, подумайте об этом, мои дорогие сёстры из публичных домов».
Эта патетическая речь советника имела неописуемый успех у слушателей «Радио Абаэтэ». Жаль только, что столь волнующий призыв не дошёл до тех, кому предназначался: до женщин, которых избивали и которые спасались бегством от лошадиных копыт.
Затем Режиналдо Паван обратился к его превосходительству губернатору штата «с уважением, которое мы испытываем к высокой фигуре великого человека, стоящего во главе судеб Баии», взывая к его «христианским чувствам и не раз подтверждённым достоинствам государственного деятеля». Моряки высаживаются на берег, женщины не выполняют приказов полиции, положение сложное, конфликт может разрастись и создать угрозу спокойствию баиянских семей. Благородный муниципальный советник обращается к благороднейшему губернатору: «Прикажите, ваше превосходительство, освободить из тюрьмы хозяек пансионов и разрешить им открыть свои заведения, вчера закрытые полицией, пытавшейся переселить их из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Дело требует немедленного решения, господин губернатор, отмените приказ о переселении, воспрепятствуйте тому, чтобы конфликт, ограниченный пока чертой зоны, принял размеры национальной катастрофы, а может, и международной!»
В городе, охваченном паникой, жители запирали двери квартир, телефоны правительственного дворца и полицейского управления звонить не переставали, требуя принять срочные меры.
51
Сидя в «бьюике», спрятанном в зарослях, Камоэнс и его компаньоны слушали призыв муниципального советника Режиналдо Павана. Они включили радио, чтобы покурить маконью в приятном музыкальном сопровождении. Камоэнс обращает внимание:
— Дело провалилось. Надо ехать забирать товар, пока не поздно.
— Это точно, — соглашается другой, низкорослый, скупой на слова.
И берётся за баранку, направляя «бьюик» к Ладейре-до-Бакальяу. Оба понимают: надо скорее спасать товар. Дело шло плохо с самого начала, а теперь ещё хуже, так что чего же ждать.
В двухэтажном особняке группа, которой была поручена продажа, закончив распределение товара, чем руководил Синсинато Чёрный Кот, пребывала в бездействии и начинала роптать: столько маконьи, а воспользоваться — не смей! Безобразие!
Большая часть мебели, привезённой сюда, на полицейском грузовике из Баррокиньи и брошенной у двери, уже была растащена всеми, кто только хотел, в течение дня. Остались лишь принесённые в помещение матрацы, вот на них-то молодые ребята и проводили время в ожидании. Ожидание было долгим, а тут ещё такой соблазн под боком. И вот после короткого обсуждения пришли они к единогласному решению: запрет, наложенный Далмо Кокой на курение, — явная нелепость. Ну что случится, если они по одной выкурят? Ничего особенного. Синсинато Чёрный Кот, как правило, неотступно выполнявший приказы, вдруг согласился, также почувствовав потребность в сигарете.
