33
Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов солёной рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.
— Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.
Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждёт. Груди подняты, смотрят вперёд, она их не прикрывает руками. «Бог мой, — думает Даниэл, — возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живёт с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл — угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им неведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей — удовольствие, шикарная постель, — таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершённого грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своём деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слёзы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жён, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясённые, они мгновенно обучались, были благодарны; ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из-за мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на неё как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.
С Терезой между тем совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит не двигаясь и молча ждёт.
Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждёт.
Девочка пятнадцати лет, с ещё формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла ещё возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви; для красавца Дана, угодника старух, девочка Тереза — непонятная, трудно разгадываемая тайна.
Но она красива и лицом, и фигурой, и это уже доставляет удовольствие. Тереза вся из меди и угля, угольного цвета и глаза, и распущенные волосы. Груди — два речных, отшлифованных водой камешка, длинные ноги и ляжки, живот лоснящийся, бёдра округлые, ягодицы подростка, обещающие быть пышными. Под цветными трусиками в долине, поросшей медного цвета растительностью, цветёт роза, раньше времени Даниэл не хочет к ней прикасаться. Он завладеет ею, когда придёт время. И что же Даниэл? Молча Тереза ждёт.
Единственный раз в жизни Даниэл не знает, что сказать.
Он снимает рубашку и брюки, взгляд чёрных глаз Терезы становится нежным при виде тела ангела с волосами до плеч, живот гладкий, мускулистые ноги; когда Даниэл снял ботинки и носки, она увидела худые ноги с ухоженными ногтями, наверное, мыть их и целовать — одно удовольствие.
Они стоят друг против друга, Даниэл улыбается, ничего не говорит. Слов самых разных он знает много, красивых, вызванных страстью, всяких любовных фраз, даже отдельные пылкие стихи почтеннейшего судьи, его отца. Все эти слова истрёпаны и затасканы: столько раз он говорил их старым сеньорам, страстным замужним женщинам, романтичным девицам кабаре и пансионов, ни одна из которых не идёт в сравнение со стоящей перед ним девушкой. Он улыбается, Тереза отвечает ему улыбкой; он подходит и обнимает её, прижимается к ней всем телом. Рука Даниэла скользит по телу Терезы вниз, к трусикам, но прежде чем снять их, он чувствует под пальцами шрам. Наклоняется, чтобы посмотреть: шрам старый и в середине углубление, точно был вбит гвоздь. Что это, дорогая? Почему он хочет знать всё, зачем вопросами и ответами смущать её, сокращать время этой короткой ночи, которая никогда не повторится? Это от пряжки ремня, во время порки. И много он её бил? Плёткой из сыромятной кожи? До сих пор бьёт, но почему он хочет знать это, почему отстраняется, перестаёт к ней прижиматься и смотрит на неё, как смущённый ангел? Чего он боится? Кто знает, может, не верит, но ангел с картинки, что висит в такой же комнате на ферме, сам всё видел — и плётку, и палматорию. Да, продолжает бить; бьёт за любую провинность, бьёт просто так, бьёт за ошибку в счёте, тут и палматория идёт в ход, но зачем ему всё это знать, разве он может помочь? Не спрашивайте больше ничего, ночь коротка, скоро погаснут у домов костры, умолкнут гармоники, прекратятся танцы и фанданго, и с наступившим утром вернувшийся домой капитан завладеет рабыней Терезой на супружеской постели.
И, несмотря на эгоизм, юношескую смелость и наглость, поверхностность чувств, необдуманную авантюру, потрясённый Даниэл — чего только не увидишь! — опускается на колени и целует шрам на животе Терезы. Ах, моя любовь! Она сказала впервые в жизни слово «любовь».
Такая короткая ночь, длившаяся сто лет.
34
За сто лет этой короткой ночи всё было повторением, но повторение это было новостью и открытием. Всё ещё стоя на коленях, Даниэл поднимает руки к грудям Терезы, пробегает языком по шраму, доходит до пупка и проникает в него — ласка острая, как удар кинжала. От грудей руки Дана скользят вниз, к талии, ощупывают выпуклую линию бёдер, ягодиц, колонны бёдер, ног; ближе к ступням цвет кожи приобретает бронзовый оттенок. И снова руки Дана поднимаются, берут руки Терезы и принуждают её встать на колени тоже; так стоят они один против другого, обнявшись, рот Терезы моляще приоткрыт. Целуясь, они ложатся, ноги их переплетаются, твёрдые груди трепещут от прикосновения к мягкой волосатой груди Дана, сжатые мягкие бёдра — между натянутых мускулов ног юноши. Решительная рука Дана проникает под линялую цветастую ткань, достигает сада, где спит золотая роза, — здесь совершается чудо: медь превращается в золото. «Ах, любовь моя!» — повторяет Тереза про себя, боясь эти слова произнести ещё раз вслух. Неопытная рука Терезы гладит кудри ангела; потом, осмелев, опускается к лицу, дрожит на шее, плече и замирает на волосатой груди. Даниэл садится на корточки, снимает трусы Терезы, прикрывает рукой сад с золотой розой. Встаёт, сбрасывает последнюю деталь одежды; лёжа, Тереза смотрит на стоящего над ней в полной красе ангела: золотистая вьющаяся поросль и готовая к бою, поднятая шпага. Ах, любовь моя! Дан ложится, она чувствует тяжесть его бедра на своём бедре, мягкую волосатую грудь, золотыми завитками которой играют пальцы Терезы, в то время как левая рука Дана переходит с одной груди на другую, трогая соски, потом припадает ртом и жадно сосёт, нашёптывая упоительные слова: «Я твой маленький сын, хочу сосать твою грудь, покорми меня молоком», В этот момент Даниэл нашёл необходимые слова, возможно, такие же истёртые, как все остальные, но сказанные просто, без обмана, без хитрости, обновлённые чистосердечностью, нежностью, робостью столь необычной ночи: моя любовь, кукла, девочка, моя глупенькая, моя жизнь. В самое ухо Дан нашёптывает нежности, губы трогают мочку уха, зубы покусывают, я тебя съем, съем целиком, язык проникает в раковину уха, сколько же раз Тереза почти теряет сознание! Руки Терезы сжимают плечи молодого человека, скользят к волосатой груди, рот учится целовать. Правая рука Дана задерживается на скрывающем, прячущем золотую розу тёмном лесе. Указательный палец нежно, но настойчиво входит в Терезу. Ах, моя любовь! Тереза снова вздыхает и дрожит. Как может стать таким счастьем то, что было роковой обязанностью! Рука Терезы неуверенно движется по телу Дана, он её направляет вниз, к пышной и мягкой поросли, к острой шпаге; Тереза трогает её кончиками пальцев, она вся из железа и цветка, сжимает её. Даниэл находит кроющуюся в лесу чудную розу, и она раскрывается от первого в её жизни тепла. Дрожь охватывает Терезу и бежит по всему её телу. Дрожат лепестки розы, сверкает победная шпага. И вот Тереза-девочка, теперь уже женщина, отдаст себя всю, целиком, без чьего-либо приказа и страха, первый раз в жизни. Даниэл снова целует её, прежде чем вместе с Терезой раскрыть тайну жизни и смерти, потому что и умереть можно, когда дождливая ночь на Святого Жоана сгорела в костре любви и возродилась Тереза Батиста. Ах, любовь моя! Это то, что произнесла Тереза в первую и последнюю минуту этой ночи.
