Встав в восемь часов утра — обычно в семь он уже был на ногах, но в эту ночь, заснув после приятных игр в постели почти на рассвете, — он не обнаружил Терезы около, а нашёл её за работой со щёткой в руке, тогда как служанка ещё только продрала глаза, чтобы с ним поздороваться. Эмилиано не сделал никому никакого замечания, только пригласил Терезу выпить кофе.
— Я уже пила. Девушка подаст вам, сеньор. Извините, что не успела… — И она продолжила уборку.
Доктор в раздумье выпил кофе с молоком, съел кускус из маиса, жареный банан, маниоковые пирожки, следя глазами за Терезой, продолжающей уборку. Она вымыла спальню, собрала мусор, вынесла горшок. Стоя на пороге, служанка ждала, когда он закончит есть, чтобы убрать посуду. После кофе, взяв книги, доктор устроился в гамаке, покинув его около полудня, чтобы принять душ и переодеться. Когда Тереза увидела его одетым, она спросила:
— Можно подавать на стол?
Эмилиано улыбнулся:
— После того как ты примешь душ, переоденешься и будешь готова.
Терезе в этот час даже в голову не могло прийти принимать душ — это сейчас-то, когда ещё столько надо сделать работы.
— Я хотела помыться, когда приведу всё в порядок. У меня ещё много дел.
— Нет, Тереза. Иди прими душ сейчас же.
Она повиновалась, ведь повиноваться она привыкла. Возвращаясь из ванной, она увидела, как Алфредан несёт бутылки в сад, где перед каменной скамьёй уже стоял складной столик, привезённый на грузовике. За ним и ждал её доктор. Одетая в чистое платье, она подошла к нему и спросила:
— Можно подавать?
— Чуть погодя. Садись сюда, со мной. — Он взял бутылку и рюмку. — Давай выпьем за наш дом.
Тереза никогда не пила. Однажды капитан угостил её стопкой кашасы, но она, едва пригубив, не сдержала гримасы отвращения. Но проклятый капитан заставил её выпить стакан и налил снова. Однако никогда больше не предлагал ей выпить — эта девочка слаба, не хватает ей ещё разреветься, как на петушином бое, от первой её уже выворачивает. В пансионе Габи, когда какой-нибудь клиент подзывал девицу, чтобы составила ему компанию за рюмкой, обязанностью той было просить вермут или коньяк. Приносимые Аррудой толстые и тёмные стаканы, наполненные чаем, только цветом напоминали коньяк или вермут и ещё ценой, что было особенно прибыльно для заведения. Иногда клиент предлагал ей выпить пиво, тогда она делала два-три глотка без всякого энтузиазма. И так никогда и не полюбила пиво, хотя, уже живя у доктора, научилась ценить горькие напитки.
Она взяла бокал и услышала:
— За то, чтобы дом наш был весёлым.
Вспомнив вкус кашасы, она пригубила прозрачное золотистое вино. И с удивлением почувствовала приятный вкус и попробовала снова.
— Это портвейн, — сказал доктор, — одно из прекрасных изобретений человека, лучшее португальское вино. Выпей, не бойся, хороший напиток вреда не причинит.
Тереза не поняла до конца смысла сказанного доктором, но вдруг почувствовала себя как никогда спокойно. Доктор рассказал ей о портвейне и о том, что его пьют после еды, с кофе или вечером, но никак не перед обедом. Почему же тогда он дал ей портвейн сейчас? Да потому, что портвейн — король вин. Если бы он дал ей сейчас биттер или джин, которые, очень может быть, ей не понравились бы, тогда она отказалась бы от портвейна, но, начав с него, она, может, попробует и ещё что-нибудь. Эмилиано продолжал рассказывать ей о винах, разных, в том числе сладких, которые со временем она должна попробовать и отличить одно от другого: мускат, херес, мадера, малага, токай. Её жизнь только начинается.
— Забудь всё, что было до сих пор, выкинь из головы всё, здесь ты начинаешь новую жизнь.
Он отодвинул стул, чтобы Тереза села, сам стал накладывать еду, причём ей подал тарелку первой. Она не верила своим глазам: где же такое видано? Они выпили прохладительное из плодов манго, и доктор снова подал ей бокал первой. Смущённая Тереза едва притрагивалась к еде, слушая его рассказы об удивительных кулинарных рецептах, один другого невероятнее, Матерь Божья!
Понемногу Тереза стала чувствовать себя непринуждённее; слушая доктора, она громко изумлялась, когда он описывал ей некоторые иностранные лакомства: плавники акул, столетние яйца, саранчу. Тереза уже слышала, что где-то едят даже лягушек, и доктор подтвердил: превосходное мясо. Однажды ей довелось попробовать ящерицу, поджаренную Шико Полподметки, и ей понравилось. Всякая дичь вкусна, у неё редкий, необычный вкус. А хочет ли знать Тереза, из чего готовят самое вкусное блюдо?
— Из чего?
— Из улиток.
— Из улиток? Ой, какая гадость…
Доктор рассмеялся, но смех его был искренен и весел.
— Так вот, Тереза, как-нибудь я приготовлю блюдо из улиток, и ты оближешь пальчики. Знаешь, я отличный повар.
За этой непринуждённой болтовнёй смущение Терезы прошло, и за десертом она уже смеялась без всякого стеснения, слушая рассказ доктора о том, как французы держат улиток в течение недели в закрытой коробке с дырками, потчуя их пшеничной мукой, единственной едой пленниц, и меняют муку ежедневно, пока улитки не станут совершенно чистыми.
— А саранча? Её действительно едят? Где?
— В Азии, приготовленную с мёдом. В Кантоне обожают собак и змей. Впрочем, и в сертане едят удава-жибойю и крылатого муравья. Это то же самое.
Когда встали из-за стола и доктор взял Терезу за руку, она улыбнулась ему совсем по-иному, с нежностью.
И снова в саду, на той же самой старинной скамье, некогда покрытой изразцами, целуя её влажные от выпитого вина губы, он сказал ей:
— Тебе раз и навсегда надо усвоить одну вещь. Её должна понять эта головка. — Он коснулся её чёрных волос. — Ты — хозяйка дома, а не служанка. Этот дом — твой, он тебе принадлежит. И если служанка не выполняет работу добросовестно, возьми другую, двух, трёх, сколько нужно. Я не хочу тебя видеть грязной, протирающей мебель, выливающей ночные горшки.
Тереза была сражена манерой обращения доктора. Она привыкла слышать крики и брань, получать пощёчины и удары палматории, плеть, когда что-то было не так и не вовремя сделано. Да, она спала в постели капитана, но была последней его рабой. Даже в тюрьме она должна была убирать три камеры и уборную. И в пансионе Габи тоже спать до обеда она не спала, дел у неё всегда было предостаточно.
— Ты — хозяйка дома, не забывай об этом. Ты не мажешь быть грязной, плохо одетой. Я хочу тебя видеть красивой… Хотя, даже грязная, в тряпье, ты всё равно красива, но я хочу, чтобы твоя красота была яркой, хочу видеть тебя чистой, элегантной, сеньорой. — Он повторил: — Сеньорой.
«Сеньорой? Ах, сеньорой я никогда не стану…» — подумала Тереза, слушая доктора, и он, словно прочтя её мысли, сказал:
— Ты не станешь сеньорой только в том случае, если не захочешь, если у тебя не будет желания стать ею.
