— Если бы я жила в Баии, я бы сама пошла к ней, это никого бы не волновало. Но здесь, в Эстансии, при такой отсталости это невозможно.
С просьбой снять фасон её платьев, блузок, пальто, рубашек обращались многие, не только дона Леда. И дона Инес, и дона Эвелина, что с чёрной родинкой, и дона Роберта, как и уже упомянутая дона Клеменсия, — все дворянского происхождения. Ни одна из них не поклонилась ей на улице, но дона Леда прислала ей в подарок плетёные кружева из Сеары, а дона Клеменсия — маленькую цветную гравюру Святой Терезы, очень тонкий подарок, с молитвой в стихах и отпущением грехов.
— Всё это говорит за то, что ты, Сладкий Мёд, законодательница моды в Эстансии… — Эмилиано смеялся смехом весельчака, слушая подробности визитов всеми уважаемой местной портнихи Фаусты Ларреты. Она распространялась о семейных неурядицах, хронических заболеваниях, о своей нелёгкой жизни на плоды собственного труда, о расстройствах бракосочетаний, постоянных волнениях, ах, её жизнь — это роман, нет, не роман, а фельетон о любви и обмане.
— На балу по случаю Нового года было пять платьев, скопированных с моих… Не говоря уже о нижнем белье, ведь они даже с трусиков хотят снять фасон. Так вот, законодатель мод в Эстансии не я, а вы, сеньор.
Она показала ему гравюру, полученную от доны Клеменсии, с отпущением грехов тому, кто будет читать молитву Святой Терезе, её тёзке.
— Я очищена ото всех грехов и больше не позволю мам ко мне прикоснуться; уберите руку, сеньор греховодник. — И, угрожая ему вечной карой, она подставила ему губы для поцелуя.
Всё было сказано и показано ему, чтобы заставить его смеяться тёплым хорошим смехом, держа бокал с портвейном. В последние дни он смеялся реже, был задумчив и молчалив. Но с ней был как никогда ласков и нежен. Чаще приезжал в Эстансию и дольше здесь задерживался. После любовных игр в постели или гамаке он отдыхал, положив голову к ней на грудь.
Старые кумушки пытались с ней сблизиться и даже проникнуть в дом, сообщить ей городские сплетни, но Тереза держалась стойко и хотя очень вежливо, но закрывала дверь перед их носом, не желая слушать ни хулы, ни хвалы ни в свой адрес, ни в адрес доктора.
А несколько дней назад не сдержалась и выставила одну такую сплетницу. Она пожаловала, чтобы попросить какую-нибудь вещицу для благотворительного аукциона. Однако» получив её, не стала торопиться прощаться, а принялась рассказывать одну пикантную историю, скорее скандальную. Не поняв вначале, о чём и о ком идёт речь, Тереза слушала.
— Вам уже рассказали, нет? Это же ужас, в Аракажу только об этом и говорят, похоже, с ней не всё в порядке, она не может спокойно видеть мужчину… А муж…
— Кто она? — спросила Тереза.
— Как кто? Дочь доктора, она…
— Замолчите и уходите.
— Я? Вы меня гоните? Посмотрите-ка на неё… Женщина, каких… сошедшаяся с женатым человеком…
— Сейчас же вон! Быстро!
Увидев глаза Терезы, сплетница побледнела. Тереза, не желая знать, всё знала. Нет, не от доктора, с его языка не слетело ни одно слово о дочери, но вот его молчание, теперь редкий, бывший столь обычным смех. Я знаю всё, даже когда молчу, делая вид, что ничего не знаю. Вот и Тереза делала вид, что ничего не знает, хотя в последние месяцы кумушки, слуги и друзья перестали касаться неприятных для них, скандальных фактов. Падре Винисиус, вернувшийся с завода, где служил мессу, рассказывал: десятки приглашённых из Баии и Аракажу, такого праздника сегодня не делают нигде, только на заводе в Кажазейрасе. Доктор присутствовал, ни с кем особенно не общался, был любезен со всеми, хозяин дома, не имеющий себе равных. Но праздник в последние годы стал иным, не похожим на прошлые праздники на ферме, с мессой, крещением, свадьбами, обильным угощением, детишками, взбирающимися на намыленный столб, с бегом наперегонки, музыкой и фанданго в доме Раймундо Аликате. Теперь фанданго устраивалось в большом доме, какое фанданго! Когда руководил детьми и племянниками доктор, это было великолепно. Но бал был в разгаре, когда падре увидел, что Эмилиано Гедес вышел из дому в одиночестве и направился к конюшне, где заржал чёрный конь, признав хозяина.
Тереза держалась празднично и весело, была более нежной и самоотверженной, чтобы хоть как-то восстановить мир и радость в доме, тот мир и радость, что давал ей за эти годы доктор.
Эмилиано засыпал поздно и вставал рано. Засыпал, отдаваясь отдыху после долгих и сладких любовных схваток с Терезой, положив ей на живот руку. В последнее время доктор закрывал глаза, но долго лежал без сна.
Тереза это поняла. И, положив голову любимого к себе на грудь, тихонько напевала ему те колыбельные песни, которые напоминали ей о матери, погибшей под колёсами автомобиля. «Спи, моя любовь, — пела она, стараясь успокоить сердце доктора, — спи спокойно».
28
Через оконную штору в спальню сочится утренний свет и освещает лицо покойного. Врач Амарилио появляется в дверях с взволнованным видом, обводит взглядом комнату: Тереза сидит в той же позе.
— Они уже должны бы приехать… — бормочет врач.
Тереза, похоже, не слышит, сидит как статуя, глаза сухие и потухшие. Стараясь не производить шума, врач удаляется. Ему хочется, чтобы всё как можно скорее закончилось.
Близится час, Эмилиано, когда мы оба покинем Эстансию, и навсегда. Такого другого города, столь же гостеприимного и красивого, нет нигде в мире. Наши утра на реке, водопад и заводь, опускающиеся на старинные особняки сумерки, наши прогулки под руку, лунные вечера, напоённые ароматом гардений, ах, Эмилиано, всему этому конец.
Мужчины уже не будут завидовать старому счастливчику! А женщины не будут злословить о его возлюбленной — счастливой девчонке! Их, любовников, попирающих мораль и спокойно идущих с улыбкой на устах, уже не увидят на улице.
К досаде всех сплетниц, придёт конец спорам о том, кто займёт место в постели Терезы, когда доктор её оставит.
«Не бойся, Эмилиано. Пусть я не стала сеньорой, как хотел того ты, может, потому, что не сумела, а может, потому, что не хотела. Да и что оттого, если бы стала? Я предпочитаю быть честной женщиной, человеком слова. Хотя до сегодняшнего дня я в общем-то была рабой, проституткой, любовницей, но ты не бойся, здешние богачи не получат меня, Эмилиано! Ни один не коснётся даже края моей одежды. Твоя гордость — это моё наследство. Уж лучше мне вернуться в пансион Габи.
Твои скоро приедут, они уже оставили бал и спешат сюда за политическим деятелем. И наш праздник тоже кончился — коротка пора цветения розы: только что распустилась и тут же увяла. Пришёл конец и нашей жизни в Эстансии, Эмилиано, мы покидаем её.
Они приедут, чтобы увезти твой труп. Я же уеду и увезу в своём сердце твою жизнь и твою смерть».
29
В четверг доктор приехал в середине дня. Услышав сигнал автомобиля, Тереза с протянутыми руками бросилась ему навстречу из сада, лицо её сияло от радости. Ну просто какая-то сказочная фигура, Эмилиано видел, как она летела по саду, в глазах сверкал огонь, улыбка была исполнена любви; только одно это видение утишило тоску в сердце доктора.
