Гертруда прижала к губам руку. Ее пугал весь этот вздор, который нес Джон.
— Продолжать движение, не останавливаться! — громко крикнул Генри.
Все пришпорили лошадей. Я мысленно молилась, чтобы Джон не стал преследовать нас дальше. Терпение Кортни в конце концов могло лопнуть.
Но Джон не пошел за нами. Хотя рта не закрыл, и крики его долго еще звенели в ушах, когда Дартфорд остался уже далеко позади.
— Близится час расплаты! — громко вещал сумасшедший. — Армагеддон уже наступил! И в конце концов он поглотит всех вас!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7
Такая улица, как Саффолк-лейн, могла появиться только в Лондоне. Совсем рядом ключом била жизнь, сновали толпы народу, вечно стоял шум и раздавались крики; ее окружала густая атмосфера зловония и смрада — словом, все прелести нашей блестящей столицы. Но сама Саффолк-лейн была улочкой совсем коротенькой, узенькой и тихой. Этакий тенистый заповедник в большом городе. По западной стороне ее, бросая на булыжную мостовую вечернюю тень, тянулся высокий и длинный особняк. Он был построен чуть ли не двести лет назад и стоил хозяину, купцу из Мидлсекса, которого пять раз подряд избирали лорд-мэром города, огромных денег. Первый владелец даже дал своему любимому дому ласковое имя: особняк «Алая роза». После его смерти особняк перешел в алчные руки представителей высшей знати. Через два года после свадьбы моего кузена Генри с Гертрудой они стали владельцами «Алой розы». И пока я гостила в семействе Кортни, я нигде больше не бывала.
Комната моя располагалась на втором этаже, в юго-западном крыле дома и, следовательно, совсем близко к Лоуэр-Темз-стрит, оживленной улице, послушно повторяющей все изгибы реки Темзы. На вторую неделю моего пребывания здесь, в среду утром, я услышала доносящиеся с Лоуэр-Темз-стрит громкие крики. Сперва я подумала было, что это вопит какой-нибудь сбежавший из лечебницы сумасшедший, но, прислушавшись, поняла, что ошиблась. Выглянув в окно, я увидела, что на углу стоит человек в королевской ливрее. Он что-то выкрикивал, но слышно было плохо, я смогла разобрать только два слова: «император Карл». И догадалась, что вижу под окнами городского глашатая.
Знатным дамам не к лицу высовываться из открытого окна, но я все равно распахнула створки, чтобы лучше слышать, какие новости он сообщает горожанам. В комнату ворвалась струя прохладного, сырого и дурно пахнущего воздуха, угрожая выстудить и заполнить смрадом мою благоухающую ароматами спальню.
— В морском сражении у Превезе, — кричал молодой глашатай, — турки нанесли императору Карлу поражение! Потеряно тринадцать кораблей императорского флота! Турецкий флотоводец Хайруддин Барбаросса захватил в плен три сотни христиан! Победоносные мусульмане Оттоманской империи разгромили войска императора!
В третий раз повторив сообщение, глашатай пошел дальше и скрылся из виду. Я пыталась осмыслить значение этого известия. Теперь я уже не пыталась укрыться в своей скорлупе, не отшатывалась от мирских новостей и событий. Я хранила верность леди Марии, а уж ее-то не оставляли равнодушной исходы сражений, в которых участвовали войска ее кузена, императора Карла. Чтобы стать для Марии Тюдор настоящим другом, я решила забыть о своем отвращении к политике и внимательно следила за тем, что происходило в христианском мире. Впрочем, политика представлялась мне настоящей трясиной, в которой легко можно было увязнуть. Вот, например, что значит для леди Марии это поражение в морской битве? Что оно несет ей — добро или зло?
— Надо спросить у Гертруды, — пробормотала я, закрывая окно.
С одной стороны моей большой спальни стояла кровать на четырех столбах, с пологом и занавесками, украшенными золоченой каймой. С другой был камин, сейчас он почти погас, остались только горячие угли и пепел. Возле двери на дубовой панели, закрывающей всю стену, висело высокое зеркало. Проходя мимо него, я резко остановилась.
Кто эта женщина, которая смотрит на меня из зеркала?
На мне было темно-золотистое платье с пышными рукавами и глубоким квадратным вырезом. Юбки тоже были пышные, на голове — испанский головной убор, крепко завязанный шнурками. На ногах — бархатные туфельки. На шее — дорогой бриллиантовый кулон.
Словом, одета я была так же, как и Гертруда Кортни.
Но разве могло быть иначе? Когда-то эту одежду и украшения носила она сама. В первое же утро моего пребывания в Лондоне Гертруда отдала все необходимые распоряжения, и к полудню в дом явились лучшие портные столицы. Меня ошеломила вся эта суета, эти горящие глаза и быстрые пальцы теснящихся вокруг меня женщин, ждущих поручений и приказаний от маркизы Эксетер.
О, как же мне хотелось от всего отказаться. Я пыталась отклонить наряды и драгоценные украшения, которые маркиза буквально навязывала мне. И не только потому, что щедрость Гертруды превышала мыслимые размеры, но и потому, что мне не подобало носить все это. Я никогда не интересовалась модой, да и, по правде говоря, длинные свободные монашеские одеяния нравились мне куда больше. Когда же все-таки пришлось отказаться от белоснежного облачения и надеть обыкновенную одежду, которую носят все, я выбрала несколько неброских комплектов мрачных тонов. Зачем привлекать к себе внимание пышными нарядами?
— Послушайте, Джоанна, я, конечно, глубоко уважаю вашу скромность, но подумайте об этом с другой точки зрения, — говорила Гертруда. — Мы с вами принадлежим к знатным семействам, которые много веков служат своим государям. Возьмем, например, вас и моего мужа, в ваших жилах течет королевская кровь, одно это уже обязывает вас выглядеть соответствующим образом. Может, вы думаете, что леди Мария одевается в лохмотья? Ничего подобного: после того как закончился траур по королеве Джейн, она снова носит одежду ярких цветов. И драгоценности, кстати, тоже. Госпожа слушает музыку и даже играет в карты. И все стараются от нее не отставать, малейшая деталь ее внешности берется на заметку. И все мы, все, кто любит леди Марию, тоже должны держаться с достоинством, подобающим нашему высокому общественному положению.
Вот так и вышло, что, хотя и с большой неохотой, мне пришлось обновить свой гардероб. Ростом я дюйма на два ниже Гертруды, и грудь у меня больше. Что касается первого различия между нами, тут никаких сложностей не возникло, но вот со вторым было сложнее. Все ее корсажи оказались мне тесны. Сначала я чувствовала себя в платьях Гертруды словно в смирительной рубашке: кому понравится, когда для того, чтобы дышать, приходится делать неимоверные усилия. Но через несколько дней я привыкла.
Открыв дверь в коридор, я чуть не столкнулась с Элис, своей горничной.
— Вам что-нибудь нужно, госпожа Джоанна? — Девушка присела передо мной в реверансе, склонив головку. Из-под чепца ее выбивались блестящие темно-рыжие волосы.
— Нет, спасибо. Я иду к миледи.
— Я думаю, она сейчас в гостиной, — сказала Элис и сделала шаг в сторону, пропуская меня и явно собираясь идти следом.
Я лихорадочно пыталась сообразить, как мне лучше от нее отделаться.
