Капюшон съехал с головы нашего вожака на плечи. В свете факелов его невероятно бледное лицо альбиноса в ореоле бесцветных волос сияло, как рождественская свеча из белоснежного воска.
Я привыкла к внешности брата Освальда, но доблестных вояк его вид перепугал до смерти.
— Господи помилуй… кто это?! — в ужасе вскричал один из них.
Мое же внимание было приковано к старинной раке в руках стоявшего наверху солдата. Мгновение — и головокружения как не бывало. Меня вдруг охватила обжигающая ярость, все мое существо пылало, каждая его клеточка пела. Все, что мне удалось узнать в Лондоне, оказалось чистой правдой: в ночь накануне годовщины смерти Томаса Бекета люди короля похищают его святые мощи.
Разве можно позволить им совершить столь страшное злодеяние? Крепко сжимая в правой руке острый камень, я птицей взлетела вверх по ступенькам Кентерберийского собора.
«В этом городе все когда-то началось, — думала я, подбегая к двери, — здесь же все и закончится».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Десять лет тому назад
1
Кентербери, 25 сентября 1528 года.
Наши лошади почуяли неладное задолго до того, как поднялись первые порывы яростного ветра. Каким-то непостижимым образом животные заранее догадались, что надвигается страшная буря.
Но, пожалуй, лучше будет рассказать все по порядку. Мне было семнадцать лет, когда, оставив свой родной дом, Стаффордский замок, я отправилась вместе с родителями в долгое путешествие. Путь наш лежал в Кентербери. Отец мой каждый год в начале осени ездил по семейным делам в Лондон, но нас с матушкой раньше никогда с собой не брал. Не хотел он этого делать и в конце того памятного лета: весь юг страны был охвачен эпидемией загадочной лихорадки, которую именовали «потливая горячка», и батюшка справедливо опасался, что мы можем заразиться этой страшной, смертельной болезнью. Но на матушку никакие разумные доводы не действовали. Она упорно твердила, что я непременно должна искупаться в целебных водах Кентерберийских источников, дабы избавиться наконец от черной меланхолии. Матушка считала, что сей недуг угрожает жизни ее дочери не в пример больше, чем какая-то там лихорадка.
Когда мы втроем добрались наконец до Лондона, отец остался в нашем доме на Стрэнде, чтобы заниматься делами, а мы в сопровождении двух слуг отправились дальше, в Кентербери. На следующий день после прибытия туда матушка, радостно взволнованная и буквально ликующая, повела меня на берег моря. Именно тогда я впервые в жизни увидела эти серые, огромные, величаво перекатывающиеся и бьющиеся о берег валы. Помню, как настроение матушки вдруг резко переменилось. (Она сама не видела моря с тех пор, как юной, четырнадцатилетней девушкой в качестве фрейлины Екатерины Арагонской приехала в Англию из Испании.) Матушка помолчала минуту, а потом на глазах у нее вдруг показались слезы. Она плакала все сильнее и громче, пока не разразилась горькими, мучительными рыданиями. Не зная, что сказать, я в полной растерянности просто стояла рядом. Потом осторожно тронула матушку за плечо, и рыдания сразу прекратились.
На третий день пребывания в Кентербери меня повели на лечение. На одной из улиц, застроенной богатыми фешенебельными домами, позади какого-то высокого строения располагалась древняя пещера. По каменным ступеням мы спустились вниз, под ее своды, где две статные молодые женщины раздели меня и опустили в каменную ванну. Она до краев была наполнена бьющей из родника и покалывающей тело водой. Помню, как я сидела в ванне не двигаясь. В глубине, под колеблющейся поверхностью воды, на самом дне, виднелись какие-то странные цветные узоры: ярко-коричневые с красноватым оттенком, темно-синие с сероватым отливом. Оказалось, что это мозаика.
— Эти бани построили еще римляне, — пояснила нам женщина, руководившая процессом моего исцеления. — В нашем городе когда-то была большая площадь, называемая форумом, а еще имелось немало храмов и даже театры. Все это уничтожили саксы, но под землей многое сохранилось. Так сказать, город под городом.
Хозяйка целебных источников аккуратно взяла мою голову и повернула ее в одну сторону, потом в другую.
— Как вы себя чувствуете, милая? Прилив сил ощущаете?
Доброй женщине очень хотелось сделать все так, чтобы мы остались довольны. За пределами Лондона почти никто, за исключением представителей высшей знати, не знал, как много потеряло семейство Стаффордов после падения герцога Бекингема, старшего брата моего отца. Бекингема казнили по ложному обвинению в государственной измене, и почти все родовые земли Стаффордов перешли в руки короны. Но здесь, в Кентербери, нас с матушкой по-прежнему еще принимали за важных персон.
— Мне гораздо лучше, — пробормотала я.
Женщина горделиво улыбнулась. Я посмотрела на матушку. Но та лишь поменяла местами руки, лежащие у нее на коленях. Ее мне провести не удалось.
Я ожидала, что на следующее утро мы поедем обратно в Лондон. Но не успела я встать с постели, как явилась матушка и прилегла на кровати рядом со мной. Она повернулась на бок и стала расчесывать пальцами мои волосы, как часто делала, когда я была еще маленькой. У нас с ней были одинаковые локоны — длинные и черные. И хотя с возрастом волосы ее поредели (по правде говоря, они лезли целыми прядями), матушка совсем не поседела.
— Хуана, — сказала она, называя меня на испанский манер. — Нам надо сегодня встретиться с одной молодой монахиней. Я уже обо всем договорилась.
Меня это нисколько не удивило. В Испании все родственники матушки отличались набожностью и постоянно посещали монахов и монахинь. Они разъезжали по аббатствам, в изобилии разбросанным по склонам кастильских холмов, молились в церквах, припадали к святым реликвиям или предавались благочестивым размышлениям в суровых монастырских кельях. Религиозным семьям, жившим в окрестностях Стаффордского замка, было до них далеко. «Хоть целый день скачи, ни одного порядочного монаха здесь все равно не встретишь», — частенько сетовала моя родительница.
Мы стали собираться в дорогу, и матушка рассказала мне про сестру Элизабет Бартон. У этой монахини из ордена бенедиктинцев была необычная судьба. Всего лишь двумя годами ранее она была служанкой в доме архиепископа Кентерберийского. А потом вдруг заболела и несколько недель пролежала в горячке без памяти. Очнулась совершенно здоровая и сразу же осведомилась о самочувствии соседского ребенка, который тоже заболел, но уже после того, как сама девушка потеряла сознание. Так что она никоим образом не могла знать о его болезни. И с того самого дня распространились слухи: Элизабет Бартон каким-то непостижимым образом известно абсолютно все, что происходит не только в других помещениях дворца архиепископа, но и в чужих домах, даже в тех, что расположены очень далеко. Архиепископ Уархам приказал самым тщательным образом обследовать молодую служанку и в результате пришел к выводу, что дар ее подлинный и не подлежит сомнению. Было решено, что Элизабет Бартон должна дать обет, постричься в монахини и тем самым защитить себя от соблазнов мирской жизни. Ныне святая дева Кентская, как ее теперь называли, пребывает в монастыре Святого Гроба Господня, но иногда удостаивает избранных аудиенции: как правило, она принимает тех, у кого имеются к ней неотложные и животрепещущие вопросы.
