«Когда ворон в петлю влез — пес соколом вспорхнул с небес».
— Брат Эдмунд! — закричала я. — Кажется, я поняла… Я нашла ключ! — И протянула руку к статуе. — Поскольку собака — символ ордена доминиканцев, то в данном случае пес — это я, тут и сомневаться нечего.
— Да, сестра Джоанна, да! — воскликнул он. — Мне надо было и самому догадаться. Но вот ворон, что он означает? Он-то здесь при чем? Сестра Элизабет Бартон принадлежала к ордену бенедиктинцев, а их символ — оливковая ветвь, она означает стремление к миру. А что значит ворон — хоть убей, не знаю.
И снова в голове моей шевельнулось воспоминание.
— В монастыре Святого Гроба Господня я видела книгу, — медленно проговорила я. — Мне кажется, это была как раз одна из тех рукописных книг, иллюстрированных миниатюрами, про которые вы говорили. На страницах ее имелось изображение оливковой ветви и, кажется, какой-то птицы.
— В каждой монастырской библиотеке должно быть «Житие святого Бенедикта», написанное святым Григорием. Надо поискать его здесь.
Мы разделили комнату пополам и начали поиски.
На это ушло часа, я думаю, два. Я отчаянно боролась с усталостью и то и дело терла глаза. Наконец поймала себя на том, что на очередной обложке не в силах прочитать ни слова. Я посмотрела на брата Эдмунда. Он стоял над столом, заваленным книгами. Пламя свечи порождало светящийся ореол вокруг его головы с длинными льняными волосами. Мой друг продолжал работать без остановки, упорно, даже яростно в этой заброшенной библиотеке: он хотел поскорее найти ответы на наши вопросы.
«Брат Эдмунд — мой ангел-хранитель», — невольно подумала я, и глубокая нежность наполнила мою душу.
Я тряхнула головой. Надо взять себя в руки. Дело прежде всего.
— Нашел! — вскричал вдруг брат Эдмунд, потрясая небольшой книгой в кожаном переплете.
Склонившись над «Житием святого Бенедикта», мы одновременно переворачивали страницы, поскольку читали по-латыни с одинаковой скоростью.
Когда на очередной странице я увидела большое изображение черной птицы, у меня перехватило дыхание.
— Да, да! — вскричала я. — Точно такое же изображение я видела и в той книге!
С напряженным вниманием мы с братом Эдмундом стали читать. Это было описание первых дней пребывания святого Бенедикта в пустыне.
«В тот час, в который преподобный обыкновенно обедал, к келии его из близ находившегося леса прилетал ворон и кормился здесь нарочно приготовленною для него пищею. Преподобный Бенедикт, взяв отравленную просфору, присланную ему от пресвитера Флорентия, положил ее перед вороном и сказал: „Во имя Иисуса Христа, Сына Бога Живого, возьми хлеб сей и занеси в такие пустынные места, где его не мог бы найти никто — ни человек, ни птица“. Ворон, открыв свой клюв и каркая, стал летать вокруг того хлеба, ясно этим показывая, что он хочет послушаться повеления преподобного, но не может из-за находящегося в просфоре вредоносного диавольского яда. Тогда человек Божий снова сказал птице: „Возьми, возьми, не бойся, ты не отравишься этим хлебом. Так неси же его в непроходимую пустыню“. И ворон, исполняя приказанное ему, с великим страхом взяв клювом смертоносную ту просфору, улетел; возвратившись чрез три часа, он стал питаться из рук преподобного обычною для него пищею. Таким образом, жизнь Бенедикта с самого начала тесно переплелась с жизнью ворона».
— Значит, ворон изначально был символом бенедиктинцев, — прошептала я. — Но как же это связано с осуществлением древнего пророчества?..
— Сестру Бартон повесили, так? — сказал брат Эдмунд. — Значит, ворон действительно «в петлю влез»… боюсь, что это следует понимать именно так. То есть, когда время ворона вышло, настало время пса… пса, который стал соколом.
— А сокол что символизирует? — спросила я. — Да что же это такое: каждая разгадка порождает новую загадку.
Брат Эдмунд в глубокой задумчивости мерил шагами помещение. Наконец он повернулся ко мне:
— Возможно, в данном случае смысл заключен в другом. Соколиная охота — любимое занятие королей, а соколы — потрясающие охотники. Эта птица славится умением незаметно подлетать к жертве, быстро пикировать и бить ее сверху.
Я схватила четки и сжала их так крепко, что пальцам стало больно.
— Так вы думаете, что сокол — это я? Значит, я должна кого-то убить? О, Матерь Божия, спаси и сохрани, не может быть, чтобы это было правдой! Я не смогу поднять руку на человека. Это смертный грех.
Я во все глаза смотрела на брата Эдмунда. Он молчал.
— Уверена, что и вы тоже, — добавила я, — не смогли бы поднять руку на человека и отнять у него жизнь.
— Да, сестра.
Но что-то в голосе его показалось мне странным. Я молча смотрела на своего друга и ждала.
— Всю свою жизнь, — начал брат Эдмунд, — я посвятил служению Богу, учебе и обучению других, врачеванию и помощи людям. Это путь всякого, кто принимает святой обет. А это все занятия, как вы понимаете, мирные. — Губы его искривились в усмешке. — Вот потому-то королю и Кромвелю было так легко сокрушить нас.
— Мы не сопротивляемся, не даем отпора, — прошептала я. — Это правда.
Брат Эдмунд заметил мое смятение и страх. И поспешил добавить:
— Возможно, пророчество вовсе и не подразумевает нанесение вреда. Может, на самом деле вы должны кого-то спасти. Или предотвратить страшное бедствие. Самое малое деяние, если совершить его в нужное время и в нужном месте, может иметь величайшие последствия.
Я упала на стул и схватилась руками за голову. Комната кружилась вокруг меня, потолок с полом менялись местами.
— Нам нужно помолиться, чтобы получить духовное руководство, — твердо сказал брат Эдмунд. — Пойдемте в часовню.
В изящной часовне монастыря Черных Братьев я преклонила колени перед алтарем. Брат Эдмунд сделал то же самое. Странно было ощущать его присутствие так близко. В Дартфордском монастыре и в церкви Святой Троицы мужчины молились отдельно от женщин.
Крепким и чистым голосом брат Эдмунд начал молитву:
— Из глубины воззвал к Тебе, Господи! Господи, услышь голос мой!
Мой друг замолчал и посмотрел на меня. Я вздрогнула и поняла: он ожидает, что я тоже стану повторять слова молитвы. Мы должны были молиться вместе.
И слова одновременно потекли из наших губ, не всегда в унисон:
— Да будут уши Твои внимательны к голосу моления моего. Если Ты будешь замечать беззакония, Господи, Господи, кто устоит? Ибо у Тебя умилостивление. Ради имени Твоего я ожидал Тебя, Господи, положилась душа моя на слово Твое, уповала душа моя на Господа…
Закончив молиться, мы встали и молча подошли к нефу часовни. Все ценное отсюда было сорвано алчной рукой и безвозвратно исчезло. Но в неверном пламени свечи я заметила под последней скамьей деревянную чашу.
