Веки цистерцианца задрожали.
— Эдмунд… да. Помню.
Он несколько раз моргнул.
— А это кто с вами? Джоанна?
— Да, — кивнула я.
— Мы сейчас отнесем вас в безопасное место, — сказал брат Эдмунд.
— Да благословит вас Бог, — отозвался брат Освальд. — Бог Отец и наш искупитель… это они спасли меня. — Он попытался осенить себя крестным знамением, но рука его бессильно упала в грязь.
— Вряд ли он сможет идти, — прошептала я.
— Вы здесь один? — спросил его брат Эдмунд. — А где же ваши друзья?
В прошлый раз мы встретили брата Освальда, когда он вел за собой еще с дюжину оставшихся без места монахов; они шли пешком через всю Англию, пытаясь найти ответы на свои недоуменные вопросы при помощи молитвы и паломничества по святым местам.
— Остальные ждут меня у реки, — ответил брат Освальд. Он сморщился, потер бок и закашлялся. — Их пятеро. Они сейчас возле ямы, где травят медведей. Мы направляемся в Кент, в Элсвортский монастырь.
— Дартфорд как раз по пути в Элсворт, — вставила я.
Брат Эдмунд взвалил на себя брата Освальда. Лицо его покраснело от натуги.
— Хотелось бы довести их всех до Дартфорда, — сквозь крепко сжатые зубы сказал он. — Думаете, мы сможем, сестра?
Меня охватило волнение.
— Сможем, обязательно сможем.
— Но как? Даже с помощью остальных братьев пронести раненого такое расстояние… это немыслимо.
Я похлопала по карману плаща, на котором виднелись пятна крови.
— Наймем повозку. У меня здесь есть несколько монет. Катрин Говард отдала мне свой кошелек. Денег немного, но, думаю, нам хватит.
— Вы хотите потратить все свои деньги?
— Да. Богом клянусь, лучшего применения им не найти.
Глаза брата Эдмунда исполнились гордости за меня и решимости.
— Итак, в Дартфорд, — кивнул он.
32
— Джанна! Джанна! — кричал Артур, стоя в дверях дома Соммервилей. И малыш с такой силой бросился мне на шею, что чуть не уронил меня.
Смеясь, я крепко прижала его к себе. Сестра Винифред плакала, нежно обнимая старшего брата.
— Ну-ну, успокойся, я вернулся. Видишь — вернулся, — говорил он ей. — Теперь все будет хорошо.
День прошел в слезах и новых счастливых объятиях, а вечером я с наслаждением юркнула в свою постель. Однако меня всю ночь преследовали бесконечные кошмары. Утром я проснулась совершенно не отдохнувшая и с тяжелой головой. Но взяла себя в руки и отправилась в строительную контору, чтобы получить наконец свой ткацкий станок.
Жаккард Ролин, молодой протестант из Нидерландов, сразу же повел меня на склад. Там меня действительно поджидали недостающие детали: вторая деревянная перекладина, вал и педали для трех ткачей.
— Прекрасные вещи делают в Брюсселе, n’est-ce pas?
[12]
— сказал Жаккард, по праву гордясь тем, что создается в мастерских его соотечественников.
[13]
Он приказал мальчишке немедленно привести четырех крепких парней, чтобы те отнесли станок ко мне домой. Как только мальчишка умчался выполнять его поручение, в дверях склада появился какой-то пожилой человек.
— Чем могу быть полезен, господин Брук? — спросил Жаккард.
Я невольно напряглась. Так вот каков он, муж госпожи Брук, которая мучила меня в последний день перед отъездом в Лондон. Это ему было поручено нанимать рабочих и надзирать за строительством нового королевского дворца, который возводили на фундаменте разрушенного Дартфордского монастыря.
— Тимоти ждет вас в четыре часа, — объявил господин Брук.
— Я обязательно буду. Надеюсь, что этому ничто не помешает, — откликнулся Жаккард.
Посетитель ушел, а голландец сообщил мне, что Тимоти, старший сын Брука, два месяца назад закончил школу и вернулся домой горячим сторонником протестантского учения. Он имеет привычку, забравшись на пенек, который торчит на лужайке возле их дома, проповедовать слово Божье всем, кто приходит его послушать.
— Прямо с пенька? — изумилась я.
Вот чего я никак не могла понять, так это презрения сторонников Реформации к величественным зданиям соборов или монастырских церквей с их прекрасными витражами и статуями, к храмам, где богослужения совершаются с использованием специальной посуды и утвари, украшенной драгоценными камнями. Ну почему протестанты предпочитали служить Богу на лужайках или собираться в простых комнатах с голыми стенами?!
— Слышали бы вы, как вдохновенно он трактует Священное Писание! — продолжал Жаккард.
Довольно тонкие черты лица его даже преобразились, засияли внутренним светом, наполнившим душу истинно верующего человека.
— Послушать проповеди Тимоти с каждым разом приходит все больше народу, и все принимают участие в обсуждении текстов Евангелия, — продолжал мой собеседник.
Тут явились за станком четверо парней, и Ролин настоял на том, что он лично поведет их к моему дому. В тот день на Хай-стрит было довольно много народу. Шагая рядом с Жаккардом, я старалась делать вид, что ничего особенного не происходит, но в глубине души тревожилась, вспоминая наш с сестрой Беатрисой первый неудачный рейс. Нелепо, конечно, бояться простых жителей Дартфорда. И все-таки я никак не могла успокоить расшалившиеся нервы.
Однако беспокоилась я напрасно: куда больше, чем моя скромная персона, внимание прохожих привлекал мужчина, который меня сопровождал. Жаккард словно околдовал всех обитательниц нашего городка. Я с удивлением заметила, что и девушки, и женщины — как молодые, так и не очень, — увидев его, буквально застывали посреди улицы с разинутыми ртами.
— А вы пользуетесь успехом, господин Ролин, — заметила я.
Мой спутник засмеялся:
— Куда уж мне! Посмотрели бы вы, что творится, когда по Хай-стрит идет наш бравый констебль Джеффри Сковилл… Вот уж кто действительно производит на местных дам просто неотразимое впечатление.
Услышав имя Джеффри, я снова внутренне напряглась. Вернувшись в Дартфорд, я еще ни разу не видела Сковилла. Надо было сразу известить его, но я все откладывала нашу встречу, поскольку не представляла, что скажу ему.
Жаккард принялся рассуждать о моем гобеленовом предприятии, и я была ему благодарна за это, но только сначала.
— То, что вы задумали, госпожа Стаффорд, просто замечательно, — заявил он. — Я уже видел рисунки и, признаюсь, даже несколько удивлен тем, какую тему вы выбрали для первого гобелена.
