И вдруг я увидел ее. Она стояла у самого края и задумчиво смотрела в пропасть. Что-то необъяснимо притягательное было там, в глубине. Ведь падение, наверное, длится долго-долго. И все это время…
Они парят в невесомости, прижимаясь друг к другу, торопясь насладиться друг другом. Их не заботит, чем кончится полет, а дно пропасти медленно надвигается, проступая сквозь туман внизу. Оно летит навстречу, обещая полное слияние и смешение тел, и от предвкушения этого момента они кричат, целуют и кусают друг друга….
Я медленно подошел к моей девушке и остановился в шаге от нее. Осталось последнее усилие — сделать этот шаг, взять ее за руку и полететь…
Но я не решался. Надо ли что-нибудь сказать ей? Можно, но не обязательно. Многие обходятся без этого. А мне-то как поступить? Я беспомощно огляделся по сторонам. Ну решайся же, слизняк! Вот же ее рука! Возьми ее, и все сразу станет ясно и просто!..
А вдруг она откажет? Вдруг вырвет у меня из ладони свою ладонь? Страшнее этого не может быть ничего. Я боялся этого всю жизнь и боюсь после смерти…
Девушка вдруг повернулась ко мне, будто только сейчас заметила, что возле нее кто-то есть. У меня перехватило дыхание. Вот она уже смотрит! Уже понимает! Улыбка вот-вот тронет ее губы… Вот-вот все произойдет…
— Девушка, — струдом выдавил я, — мне нужно вам сказать… что…
И в этот момент из-за спины у меня выскочил какой-то веселый паренек, схватил ее за плечи и, целуя на лету, увлек в бездну.
…Два тела, сплетясь в объятиях, летели с невообразимой высоты в бездонную пропасть. Их не заботило, чем кончится полет. Они словно парили в невесомости и спешили насладиться друг другом…
А я стоял на краю пропасти и смотрел в никуда. Мне казалось, что в этот момент я постарел на половину оставшейся впереди вечности…
Из задумчивости меня вывел внезапно подкатившийся откуда-то томный молодой человек с подкрашенными глазами и губками. Качнув бедрами, он предложил игриво:
— Сиганем на пару, а?
Я шарахнулся от него и побежал прочь.
Переходы, лестницы, трубы, темные личности, пьяные компании, рогатые силуэты с вилами мелькали у меня перед глазами, я брел пустынными улицами, вдоль глухих бетонных заборов и вольно раскинувшихся свалок металлолома…
Ничего-то я не могу, ни на что не способен, а значит вполне заслуживаю особого наказания. Мне снова вспомнились слова Федора Ильича. Из девятого бокса не выпустят. А там пытка — вечная и непрерывная. Что же, выходит, не успел. Ничего не успел — ни в земной жизни, ни в загробной. Вот-вот схватят и поведут на вечную непрерывную муку, а я так ни разу в двух жизнях ни на что серьезное, смелое, просто человеческое и не решился.
Потому что всегда был трусом, со злостью подумал я. Боялся неудобных ситуаций, боялся быть осмеянным, отвергнутым, выгнанным с нелюбимой работы, побитым хулиганами. Боялся смерти, но еще больше боялся жизни. А теперь вот даже страх перед пыткой притупился. Заглушила его жгучая обида на самого себя. Прозевал жизнь! Пролежал на диване, пропялился в телевизор, прозакусывал. В то время, как надо было…
Я остановился посреди дороги.
Надо было — что? Чего я хотел в той жизни? Почета и уважения? Новых трудовых успехов и роста благосостояния? Все это казалось мне мелким, не стоящим усилий. Скорее уж мечталось о безумной славе, безмерном богатстве… Черт его знает. Зачем мне слава? Я всегда старался прошмыгнуть незаметно, сторонился людных увеселений, из всех развлечений позволял себе только прогулки по городу в одиночку. Так зачем мне слава?
А я тебе скажу, зачем, дорогой мой покойник. Ясно и просто, и не мной придумано: мужчина ищет славы, чтобы его девки любили. Нормальное сексуальное вожделение. И прогулки по городу в одиночку — тоже вожделение. В одиночку, но с жадными глазами, с безумной надеждой, что вдруг как-нибудь завяжется, зацепится неожиданный роман со встречной красавицей. Бродил по городу, ежеминутно влюбляясь и тут же навсегда теряя предмет любви, потому что подойти, заговорить — немыслимо. А предмет ничего и не замечал, уходил себе дальше и скрывался за горизонтом.
Наверное, я не один такой. Любое человеческое существо мужского пола и нормальной ориентации испытывало нечто подобное. Только одни научились перешагивать барьер немыслимого, подходили, заговаривали и в конце концов, не мытьем так катаньем, не с первой попытки так с трехсотой, чего-то добивались. А другие, потрусливее, сами разбивались об этот барьер. Из них выходили либо маньяки, которым легче убить женщину, чем познакомиться с ней, либо такие, как я — тихо загрызшие самих себя.
— Ну зачем же так мрачно!
Я вздрогнул. Голос раздался совсем близко, хотя мне казалось, что вокруг ни души. Впрочем, может быть, еще мгновение назад никого и не было. Теперь же у обочины дороги, небрежно подпирая плечом полосатый столбик с табличкой «Здесь копать некуда», стоял черт.
Он был в светлом щеголеватом плаще и шляпе, прикрывающей рога, подмышкой держал пергаментный свиток, очень похожий на свернутую в трубку газету, словом — ничем не отличался от прохожего, поджидающего на остановке автобус. Вот только под шляпой, там, где должно быть лицо, клубилась мутная тьма с горящими угольками вместо глаз.
Ну вот и все, подумал я. Это за мной.
— Помилуйте! Откуда такие черные мысли? — сейчас же отозвался он. — Никто вас никуда не потащит помимо вашей воли! Неужели непонятно?
— Правда? — обрадовался я, но тут же отступил с опаской. — А вы это… серьезно?
— Можете мне поверить, — он кивнул. — Мы, конечно, применяем силу в некоторых случаях, но к интеллигентному, тонко чувствующему человеку — никогда! Я вот послушал ваши рассуждения о женской недоступности и получил, можно сказать, истинное наслаждение…
— Мои рассуждения? — я растерянно огляделся. — Но я ничего такого…
— Я имею в виду ваши размышления. О славе, о богатстве, о барьере между женщиной и маньяком, и все такое… Это бесподобно!
— А вы разве читаете мысли?
— Разумеется! — во тьме лица проступила улыбка. — Это наша обязанность. Должен признаться, не всегда приятная. Такие типы иногда попадаются! — он пощелкал когтем по пергаментному свитку, словно в доказательство. — Поэтому мы очень дорожим каждым культурным, образованным клиентом. Они у нас, я бы сказал, на вес золота … если бы мы золотом канавы не засыпали.
— Вы, наверное, шутите, — я смущенно улыбнулся в ответ, невольно испытывая к нему доверие. По всему видно, что он не мелкий бес, однако, не чинясь, беседует с рядовым покойником. Казалось бы, какая ему разница, рогатому — интеллигент, не интеллигент? Все мы для них — грешники, пыточный материал…
— Ну что вы! — черт замахал руками.
Я, краснея, вспомнил, что он читает мои мысли.
— Нас почему-то считают пыточным ведомством. — сказал он. — Это не совсем верно. Мы — ведомство страдательное. Не такое уж удовольствие рвать вам ребра и высверливать зубы, поверьте! Нам важна реакция — глубокое раскаяние и страдание с полной отдачей. Кто же другой умеет страдать так глубоко и сильно, как культурный, образованный человек? Никто, уверяю вас! Пролетарии — что? Визжат, и только! То есть, я не хочу никого обидеть и под пролетариями разумею людей неимущих, прежде всего, в духовном отношении. Этих хваленых «нищих духом». Такой будет хоть целый год извиваться на сковородке, а дай ему передышку — тут же пойдет и напьется. И даже не задумается, за что терпел муку!
