И все же Святослав медлил: уйти из Киева – кинуть детей-отроков на произвол судьбы.
Но вот новгородцы собрались и отъехали в свою землю, а с ними Владимир и его наставник Добрыня. Добрыня – брат Ольги, – великий мудрец. Владимир в Новгороде крепко сядет. Вот в Киеве без Добрыни пустовато сделалось.
Но походный стяг уже зазвенел на ветрах, на ветробоях. А тут еще прискакал от воеводы Переяславца, от боярина Волка, гонец: новый болгарский царь Борис ополчился на русских. Переяславец пал.
Святослав заторопился выступить, не дождавшись вятичей, но умер витязь, славный Асмуд. Не оставил великий князь своего воспитателя без тризны.
В ладье с высокими бортами по огненным волнам многоярусного костра отправился Асмуд из дольнего суетного мира в мир огненных коней, огненных колесниц.
Схоронили прах Асмуда в зеве древнего кургана, насыпали курган вдвое. Отправили с витязем дюжину коней и верного слугу, сам пожелал поспешить за господином.
Были конные ристалища, круговые чаши, обильное пиршество.
Пел Асмуду славу древний годами сказитель Коростень. Сорок гусляров рокотали струнами, наполняя сердца отвагой. Но перехватило горло на ветру у Коростеня. Замолчал. Указал на Баяна, потому что говорить не мог.
Запел Баян хвалу пращурам. И хоть не стало в его горле прежнего серебра, хоть ломало неустоявшийся голос, как буря ломит молодой дубок, пронял сердца юных гордым напевом, а сердца старых мудростью слов.
Сказал Святослав, послушав Баяна:
– Со мной пойдешь. Твои песни – стоят целого полка.
Не успел Баян испросить благословения в дальнюю дорогу у батюшки, у матушки.
Прямо с тризны, под звоны гуслей, под трубы, пронзительные, как журавлиные клики, отправился скорый князь Святослав в поход добывать солнечное царство да вечное имя.
Ушел с подоспевшими вятичами, но без лишних напутствий и сам никого не наставляя.
Сварог дал княжества княжатам, а ума сами наберутся.
Испугался Ярополк, оставшись один на один с Киевом.
За отцовской спиной княжить как мед попивать на пиру. Без отца – сладкий княжеский кус показался горьким.
На Купалу язычники устроили великие игрища. Не ждали ночи, как прежде, при великой княгине Ольге. Ясным днем начали свои бесстыдные обряды.
На реке Лыбеди выбрали Красаву да Силу.
Выходили перед сборищем юные девы простоволосы и наги, поднимались на высокий берег, на дубовый пень пращуров. Показывали себя. Юноши поднимали камни. Начинали с самого большого, а какой по силе, такова и сила. Поднявшему самый тяжкий девы возложили на голову венок из дубовых листьев, а старцы поднесли громадную палицу. Красаве, избранной по всеобщему приговору, – венок из белых лилий надевали юноши, потом брали Красаву на руки, несли к воде. И она первая начинала всеобщее купание и плескание в чистых водах.
Воды были чистые, и обряд был чист. Взоры не туманились похотью, но христиане пришли с крестом, хотели устыдить, разогнать беснование.
Снова началась в Киеве смута. Оградил Ярополк от погромов дома верующих во Христа гриднями, тогда народ возмутился и кинулся к его двору.
Боярин Вышата был христианин. К народу вышли сам Ярополк да боярин Блуд. Спросили люди князя:
– Ты наш князь или князь пришлых греков?
Ответил Ярополк:
– Я ваш князь.
– Тогда иди с нами и принеси жертвы Сварогу да Волосу. Нынче Купала, приходи с женой через костры прыгать. Твой отец, славный князь Святослав, хоть и надевал простое платье, а был всегда с нами в ярую купальскую ночь. Оттого зовем его, любя, Ярилою.
Повернулся Ярополк к Блуду и сказал твердо:
– Пусть будет так, как они хотят.
Пошел Ярополк на гору к истуканам и кормил их вместе со жрецами.
Стыдно было юному князю перед памятью бабушки, перед святой Ольгою, но не знал, как можно укротить народ.
Показаться же на глаза Александре вовсе не хотел. Осмеет. Не он повелел толпе, толпа ему приказала, а он и возразить не посмел, согласился привести жену через огонь скакать.
Александра в те поры вышивала плащаницу для храма. Вздыхал Ярополк, а набраться храбрости начать разговор не мог.
Александра усадила его, потрогала голову: не горяча ли… Рассердился на себя Ярополк. Вскочил на ноги:
– Чернь проклятая! Лаптем на меня, на князя, наступила да еще и давит!
– У тебя – княжество, а у василевсов – империя, но сама я видела, как льстил и угождал простолюдью могучий Никифор. Видела, как бушевала человеческая стихия и как мал был перед нею хозяин Вуколеона и Большого дворца.
Слова умной жены ободрили Ярополка. Признался:
– Кричали мне киевляне, чтоб я с тобою шел на купальские ночные игрища, через костры прыгать. Мой-то отец ходил на Днепр к кострам. Как равный являлся, без гридней, в простом платье.
– Ай как славно! – обрадовалась Александра. – Не горюй, я в костер не упаду.
– Так и я не упаду! – расцвел улыбкой Ярополк.
Ходил молодой князь со своею гречанкой на игрища.
Молодцом сиганул через костерок. Александра же вознамерилась одолеть большой огонь. Через большой огонь не прыгали, его зажигали во славу Купалы и для света.
Сняла Александра сапожки, низанные жемчугом, сбросила тяжелую от сверкающих каменьев ферязь, разбежалась, порхнула, пролетела сквозь пламя, сама, как пламя, алая – перепрыгнула!
Спели Александре славу! А дочь Свенельда поднесла ей купальский венок из лучших, из белых лилий.
И ходили хороводы вокруг огня, играли песни стар и млад, а когда от костров остался один розовый пепел и тот пепел перекинулся на небо, слился с зарею, утомленная Александра сказала своему суженому:
– Славный Купала! Славные люди!
– Так ведь славяне же! – согласился Ярополк и чуть не лопнул от гордости.
Хорошо ему было.
Но любовь народа как осеннее тепло. Солнце за облако, и вот он, ветер, хлад, и вместо улыбок – сдвинутые брови.
За грехи, за отступничество от Христа поразила киевлян маета – понос кровавый.
Ярополк приказал затворить ворота княжеского дворца, никого не пускать, ибо народ клял молодого князя, уж очень много смертей случалось. Тогда Александра сказала супругу:
– Болезнь от нечистоты. Вели колодцы чистить, запрети настрого пить воду из озер, из прудов.
Вышел Ярополк из затвора, копал с гриднями новые колодцы, старые засыпал. Проследил, чтоб все улицы были подметены, базары очищены от свалок. Заодно велел сжечь старые, дурно пахнущие амбары и лавки, поставил новые, из звонкого сухого дерева.
Болезнь кончилась, город помолодел, похорошел. Такие пошли разговоры:
