– Но у девы есть батюшка, матушка. Может, она уж и просватана.
Лют только смеялся:
– Полно, князь! Се – простолюдье глупое… Бери и лакомись!
Ярополк сдвинул брови и приказал отвезти девицу домой, а за страхи, что пережила, наполнить ее лукошко яствами со своего стола. Но Лют не сдался.
– Поехали, поглядишь, – предложил он Ярополку.
Подскакали к избушке, где жила Ненагляда. Лют, воротя нос от хлева со свиньями, вошел в избу. И тотчас почти вышел, ведя деву за руку.
– За три гривны отдали. На месяц. В ногах лежали на радостях… Просили: прибавь еще три и навек забирай… Пользуйся, князь!
Повернул Ярополк коня и прочь уехал, ничего не сказав, а над ним еще и посмеивались.
Был на той княжеской охоте и Баян. Вспомнил он вдруг Синеглазку, задрожало сердце от суматошной тревоги. Попросился у князя:
– Отпусти! Поеду Синеглазку поищу. С Благомиром, когда за вещим словом ходили, у бортников встретил.
– Езжай, да поскорее! – согласился Ярополк, но попросил: – Только теперь не уходи!.. Расскажи, какое вы слово-то с Благомиром искали?
– Вещее. – И вдруг Баяну вспомнились слова заговора, которым они с Синеглазкой присушили друг друга: «Пойду я, внук дедушки Рода Всеведа Баян, во чистое поле в восточную сторону. На восточной стороне есть бел-белехонек шатер-шатрище…»
– Баян! – окликнул Ярополк своего друга.
Очнулся.
– Прости, князь! Так ясно увидел наше хождение с Благомиром за словом-то…
– Вы ведь тогда не сыскали?
– Не сыскали… А оно, может, и рядом совсем.
– Так ты его поищи, – сказал Ярополк, и в его голосе была надежда. – Ай, Баян! Скучные люди кругом. Мало им, что солнышко-то каждый Божий день видят!.. Да ты ведь и сам песен не поешь, как бывало…
– Не пою, – согласился Баян. – Мои песни земля да небо рождали. Солнышко, звезды… А я все под крышей жил. Под крышей кагановых палат, под золотым куполом храма Божьей Премудрости, а то и под кожами печенежских шатров…
Ярополк встрепенулся, хотел что-то спросить и не спросил. Баян заметил это странное движение князя.
– Прости, что много говорю.
– Нет, говори!.. – Ярополк снова запнулся. – Куря-то так вот… из отцовского черепа и пил?
Теперь смутился Баян.
– Так и пил.
– Из кости?
– Из кости… Похвалялся, что серебром обложит, а в тот раз прямо… из кости.
– Мне, значит, тоже надо… Пойти, убить, сделать чашу…
– Печенеги верят, что дух убитого вселяется в того, кто пьет из… из кости…
– Но мы с тобой не язычники! – воскликнул Ярополк и пугливо поглядел по сторонам. – Ты, Баян, поищи Синеглазку. Найдешь, привози скорее. Я для вас велю построить палаты, чтоб были на загляденье.
– Лучше самые невидные, – улыбнулся Баян. – Палаты на загляденье – все равно что на завидки.
Ярополк обнял Баяна. Шепнул:
– Найди вещее слово! Найди! Уж мы бы так зажили тогда… Тихохонько. Никого не убивая, не тесня… И чтоб нас-то никому не пожелалось ни теснить, ни убивать, ни в рабство вести… Вернешься с охоты, и поезжай, поезжай за Синеглазкой. И за словом!
Дела человеческие
Проснувшись с первыми лучами солнца, Ярополк прочитал про себя утреннюю молитву: «К Тебе, Владыко человеколюбче, от сна восстав, прибегаю, и на дела Твои подвизаюся милосердием Твоим, и молюся Тебе…» С бабушкой пели дивную сию молитву. Бабушка подойдет к его постели, перекрестит. Улыбнутся они друг другу и скажут шепотом: «К Тебе, Владыко…»
Поднявшись с постели, молился перед иконами, а ему мешал кутенок, грыз и теребил носок сапожка. И было горько: сам себе казался вот таким же кутенком. Скоро явятся слуги, потом бояре, воеводы, и будет он день-деньской словом и делом предавать Господа Бога, отступать от бабушкиных заветов, от молитвенных ее наказов.
Где-то что-то громыхнуло. Ярополку почудилось: ларь с зерном опрокинули. Но откуда взяться ларю за полотняной стеной шатра? А зерно сыпалось, да тяжелехонькое!..
– Дождь! – сообщил князю постельничий. – С охотой придется повременить.
Ярополк обрадовался.
Вместе с Баяном, с рыжим Лютом, со стремянными поехал поразвеяться.
Дождь перестал, но тяжелые капли нет-нет да и срывались с распогодившегося неба, щелкали звонко.
Ярополк еще вчера приметил хлебное поле. Ему очень хотелось взглянуть, что это за зерно такое зреет – стеной стоит хлебушек. И вот ведь глупая незадача! Перед Лютом не хотелось явно проявить интерес к столь земным делам.
А Люта тянуло совсем в иную сторону, к богатырю дубу, стоявшему посреди луга. У таких дубов язычники жертвы приносят.
Лют направил коня к дубу, и все потянулись следом.
– Будь рядом со мной, – сказал Ярополк Баяну.
Тот поехал с князем конь о конь.
– Не глядели бы мои глаза на эти дубы! – шепнул Ярополк своему сердечному другу.
– Дерево не виновато, что корни сварожьей бражкой поливают.
– Дерево не виновато, – согласился князь. – Срубить его!
Проехали под сенью берез. Земля здесь была сухая, а с листьев капало.
– В Царьграде вдоль дорог нарочно деревья сажают, – сказал Баян. – Одни для тени, другие от ветра. Едешь как по саду. То ореховые деревья растут с двух сторон, а то абрикосы или персики…
– А почему бы и нам не сажать деревья по обочинам?! – Ярополк даже на стременах привстал. – Зимой от снега защита, осенью – плоды собирай! Посадить бы яблони, груши, вишни – чего проще?
– Да у нас и дорог-то нет! – смеялись стремянные.
– Будут, – не согласился князь. – Я хочу соединить Киев с Овручем. И соединю, чтоб нам с братом Олегом жить друг от друга не за лесами за горами… Будет дорога, и самое далекое место станет близким.
– Зело мудро! – поддакнул князю боярин Блуд.
– Затея! – Лют пришпорил коня, поскакал к одинокому дубу.
На зеленом лугу рыжий конь, всадник в узорчатом платье смотрелись лепо. На мгновение из-за туч выглянуло солнце, посмотрело, поиграло лучами, как мечами, и спряталось. Тучи всклубились, потянулись за горизонт, поспешая. Вся восточная сторона неба очистилась, синела обновленная, обещая много света и много тепла. Вдруг пыхнуло! Мигнуло! И гром, как молот, вдавил всадников в седла, а коней в землю.
Боярин Блуд так и кинулся к Ярополку:
– Великий князь! Жив? Здоров? Переступень от молнии надо на себе носить… Обязательно – переступень.
Дрожащими руками снял с себя кожаный мешочек на шнуре, повесил на Ярополка.
