– Это твоим девам из наших садов.
Княгиня головой указала послу на икону. Поклонился.
Ушли хазары, громко топая, переговариваясь между собой. Хозяева…
В это же самое время на половине молодого князя Святослава шел веселый, нарочито шумный пир. Князь угощал своего кунака, гузского илька Юнуса, племянника ябгу, правителя гузских племен
[22]
.
Заветы старины у гузов свои. Сыновья верховного правителя ябгу власти не наследуют. Честь племянникам.
Ильк у гузов – то же, что у руссов князь. Юнус и Святослав ждали заветного часа быть у народов своих первыми. Пока же их удел тешиться охотой.
Юнус привез в подарок кунаку соколов. Сначала с соколами устроили ловитвы, душу радовали высоким летом бойцовых птиц, беспощадным, разящим ударом живой пращи, падающей с неба на жертву. Потом ездили на вепрей. Тут уже не поглядки, сам не плошай. Вепрь зверь яростный, клыки в пол-аршина, бьет, как таран. Быстр, увертлив.
Огромный зверь ссадил князя с коня. Если бы не копье Юнуса, было бы худо. В душе Святослав радовался, что охота выдалась опасная и что не он, хозяин леса, спасал гостя – гость выручал хозяина.
Когда хмельной мед побратал гридней князя и аскеров илька, Святослав и Юнус незаметно удалились в спальные покои.
Пышная, под шелковым балдахином, постель стояла в углу. На ковре подушки, рысья шуба. Святослав, хохотнув, ткнул в сторону постели:
– Облако! А я тут сплю, – топнул по ковру. – Твердо, да нельзя упасть.
Возлегли на ковер, но Святослав тотчас поднялся, принес два меча, короткий и подлиннее.
– Этому, – показал на короткий, – мир покорился от Восточного моря до Персии, до Истра… Египет от него золотом откупался. Се меч – скифов. А се – сарматов. На ладонь всего длиннее, да за ним правда. Сарматы
[23]
побили скифов, ради пастбищ, ради славы. А по крови-то родня… И ныне, верю, есть сокровенное в воинском деле. Будешь знать – победишь сильнейшего.
– Хочешь, скажу заветное? – глаза у Юнуса смеялись.
– Хочу!
– Заветное да сокровенное оружие против сильнейшего и многолюдного – священная дружба. Одно дерево, пусть и очень большое, не лес. Но ты лес, когда окружен кунаками. Срубить одно дерево – дело не хитрое, а вот на лес ни топоров не хватит, ни мечей.
У Святослава глаза горели, но румянец схлынул со щек.
– Хочешь напоить коней из великой реки?
– Над великой рекой зеленый простор не мерян, коням привольная пастьба, – вздохнул Юнус.
– Тебе отдаю! Корми легконогих своих.
Юнус засмеялся:
– Я бы взял, да хазары не согласятся.
– На хазар воздвигнем нашу дружбу. Пусть ищут на земле иных глупцов, кто бы кормил их. Моя матушка щедра потчевать кагана да его алхазар. Как только придет день моей воли, поскачу на Белую Вежу, выкрашу белых в алое, собственной их кровью выкрашу! За все обиды русские, за твои обиды, кунак. Ты для них, верующих Иегове, – раб и язычник.
– Мой бог Тенгри-хан. Он – небо и свет. Мне без него нельзя, как без солнца.
– Ну, а мой бог само солнце. Мой бог – прародитель людей дедушка Род. Он с твоим богом живет в согласии. Для него небо и свет – жизнь.
– Да будет наше куначество священным, – сказал Юнус – Сольем кровь, разделим соединенное надвое.
И взяли они чашу, сделали надрезы на левых руках, слили кровь в кубок с вином. Выпили священный напиток дружбы, как пили когда-то скифы
[24]
.
Вернулись к пирующим просветленные. А на пиру веселье угасло: желваки играют на лицах гридней.
– Эй, кто вас подменил?! – закричал Святослав, поднимая кубок во здравие гузов и руссов.
– Посол кагана требует от княгини особую дань: тысячу русских дев! – сказал богатырь Чудина.
– И что же княгиня?
– Подарила вместо тысячи рабыню свою.
– Усладу!
– Верно, князь. Усладу. Но посол грозил взять дев силой, коли не дадут ему, что требует, со смирением.
Потемнело лицо у Святослава, Юнус ударил его рукою по плечу и сказал:
– Что печалуешься, князь? Собака брешет на весь мир, а покажи ей палку – она и хвост поджала. Ты радуйся славе русских дев. Русские жены как заря. Я и сам приехал к тебе с тайной надеждой просить в жены дочь Свенельда.
Пришла пора воеводе Свенельду, великому витязю, побледнеть.
– Моя дочь просватана, – сказал воевода.
– Горе мне! – крикнул Юнус, швыряя кубок на пол.
Встал Святослав, поднес Юнусу свой кубок. Спросил:
– Видел ли ты, брат мой, дочь Свенельда?
– Нет, не видел… И не увижу, несчастный, обойденный! – воскликнул ильк гузов.
– Тогда беда не велика. Ты влюблен в молву. Молва – манок, сеть сердцу, но она всего лишь звук, речь цветная. Поставить перед тобой сорок дев, может, и не Свенельдову дочь полюбили бы глаза твои. Молва красна, а живая дева пугливая, как олениха, – что тебе цветок папоротника. В крови у нее огонь… Пей! Пусть дочь Свенельда будет счастлива. Твое счастье тебя не обойдет.
Юнус выпил кубок, но гнев сверкал в его глазах, яростно упирался он взглядом в пространство.
Вдруг вскочил на ноги один из гридней, то был юный Блуд.
– Дозволь, князь, говорить.
– Говори, – ударил кулаком по столу захмелевший, помрачневший Святослав.
– А говорить-то мне нечего. Дозволь сестру мою привести, показать твоему гостю. Мой род в Киеве не последний.
Поглядел Святослав на Юнуса, тот в стол пялится, молчит.
– Приведи сестру. Пусть чашу поднесет властелину степей. – Зверем зыркнул на Блуда: смотри, мол, коли сестра твоя не больно хороша. Однако спросил: – Как сестру зовут?
– Любовь! – ответил Блуд гордо.
Не зря, не зря погордился.
Юнус будто еж пыхтел, пока не явилась перед ним юная дева с чашею меда. Тут уже деваться было некуда. Поднял глаза, а перед ним – солнце. Зажмурился, ослеп храбрец из храбрецов, да еще струсил вдруг. Перед таким дивом показался он себе куском глины, кинутым рядом с огненным яхонтом. Маловат показался титул илька, чтоб солнцем-то владеть.
