– Десять десятков! А воевать пойдут, побьют тысячу.
– Добрые у тебя воины, – согласился Ярополк добродушно. – У нашего отца тридцать тысяч. Он на хазар в поход пойдет. У хазар мой друг в плену – Баян. Певец. Он о моих походах будет петь.
– Ты его сначала из плена вызволи! – сказал Владимир.
Ярополк покраснел: перед дитятей расхвастался. Сидеть рядом с братцем стало в тягость, но тут, отдав черед пиру, Добрыня испросил у Ольги позволения и повел Ярополка с Владимиром на реку, на струге кататься. Ярополка сопровождал начальник Ольгиной дружины воевода Претич.
Струг у Владимира был – диво дивное! Так игрушки мастерят. Шесть весел в ряд – всего двенадцать. Крутогрудый, узкий, всего в сажень. Высокий. Гребцы под палубой сидят. Щегол для паруса посреди кораблика. Парус алый, шелковый. На носу – лев. От кормы до носа – летящие журавли.
Взошли княжичи с Добрыней и с Претичем на корабль, ударили гребцы веслами, а товарищ кормщика парус развернул.
Полетел струг не хуже журавля. Тут и вспомнились Ярополку бабушкины слова:
– Хорошенько, внучок, гляди на землю моей веси – то земля, данная нам от Бога. На людей смотри со вниманием – ты зернышко доброго племени. Они – твои, а ты – их. Большего счастья у князей не бывает, если народ чтит сидящего на золотом месте своим. Во все глаза гляди на людей, тебе они такая же родня, как и Владимиру.
Отрок не очень-то знал, как во все-то глаза глядят. Пощурился, потаращился и забыл бабушкин совет. Владимир будто подслушал мысли старшего брата:
– Здесь все слушаются моего слова!
– Это земля бабушкина, – возразил Ярополк. – Я здешним людям тоже родной.
Владимир глянул исподлобья, отвернулся.
– Твоя матушка из древлянской земли, а мой друг Баян тоже из древлян, – сказал Ярополк, желая угодить брату.
– Нас к древлянам боятся отпустить, – сказал Владимир. – В Киеве сидят одни варяги.
– Варяги – бьются как львы. У меня есть друг. Его Варяжко зовут. Он хороший.
– Моему ую Добрыне нет равных ни на копьях биться, ни на мечах, ни на топорах. Он – богатырь.
Ярополк опять нашел мирные слова:
– Вот ему и надо идти на Хазарию, чтоб никогда уж больше не жгли веси, не уводили наших людей в полон.
– А ты в бабки умеешь играть? – спросил Владимир.
– Умею.
– А у меня бабки в серебро оправлены, а биты тоже в серебре. Как крыло лебединое.
– У меня есть чучело лебедя. С теленка!
– Таких лебедей не бывает.
– Бывает. Я тебе покажу.
– А у меня – чирий! – Владимир победоносно закатал штанину.
Чирий сидел под коленкой.
За детьми, стоявшими под парусом, наблюдали с кормы Добрыня и Претич.
– Посмотри, какие строгие лица у княжичей, – сказал Добрыня. – Совсем малые ребята, а говорят, видно, о княжеских делах.
– Князьями они будут, детьми бы им побыть подольше – вздохнул Претич и перекрестился.
– Ты христианин? – удивился Добрыня.
– Я служу великой княгине Елене.
– Что за Елена такая?
– Се Ольгино крестное имя.
– Святослав-то небось смеется над вами?
– Святослав смеется, – согласился Претич и показал на берег: – Не нам ли это машут?
– Должно быть, нам.
Добрыня приказал пристать к берегу.
– Не ведаете ли, где великая княгиня Ольга? – спросил гонец.
– Ведаем, – ответил Претич. – Что в Киеве стряслось?
– В Киеве все спокойно. Великий князь Святослав зовет свою матушку великую княгиню Ольгу воротиться в стольный град и править городами да весями по-прежнему.
– Уж не знаю, рада ли тебе будет великая княгиня, – сказал Претич. – Езжай в Будутино.
– Поворачивать? – спросил Добрыня воеводу.
– Поворачивай. Ольга на сборы зело быстрая.
Владимир вдруг шепнул Ярополку:
– Как вы с бабкой уйдете, я снова буду на золотом стуле сидеть.
– Тебе бы только нос кверху драть. Ты думай, как избавить Русь от хазар.
– Много ты чего придумаешь! – огрызнулся Владимир.
– Придумаю. Не твой, мой друг в неволе.
Смертельное состязание
Город Итиль готовился к великому событию: к очередному выходу кагана.
Выходы совершались четыре раза в году. Ради торжества и дабы не оскорбить взоров священного повелителя, глинобитные ограды домов подновляли, белили, убирали с обочин облезлые юрты, дорогу поливали водой.
Раннее тепло, невероятное по времени цветение изумило народ Хазарии. Многие откочевали в степь, но каган ждал прихода месяца нисана, когда ему разрешено оставить стольный город.
Шествие открывал слон – гордость кагана. Слона привели из Индии. Это был редкий, белый слон. Его налобник, сплошь усыпанный мелкими драгоценными каменьями, пламенел яро-зелено, яро-огненно, как небесная звезда. В золоченом павильончике сидели самые могучие витязи Хазарии. Их было семеро.
За слоном шествовала тысяча верблюдов. На верблюдах почетные заложники дружественных стран. Заложников, впрочем, было не много, и на верблюдах ехали телохранители и слуги кагана.
За колонной верблюдов бежали скороходы с бурдюками. Эти еще раз поливали землю.
За скороходами выступали факелоносцы. Их было девяносто девять. Они несли очистительный огонь. Потом вели белого коня кагана, в белой сбруе, под белой попоной, в жемчуге и в алмазах. Алмазами были убраны даже копыта священного скакуна.
Наконец дюжина лошадей везла золотую колесницу, устланную самыми прекрасными коврами. В колеснице, под небесно-голубым балдахином, пребывало Счастье великой Хазарии – каган Иосиф.
За колесницей кагана двигалась малая колесница, запряженная тремя лошадьми, а в ней псалмопевец.
И только через милю шло войско: десять тысяч конницы.
Все оставшиеся в Итиле люди вышли из домов, чтобы приветствовать кагана, но перед золотой колесницей падали ниц и могли подняться с земли, когда колесница скрывалась из виду.
Кантор ради шествия научил Баяна двум псалмам Асафы: «Ведом в Иудее Бог; у Израиля велико имя Его…» и «Глас мой к Богу, и я буду взывать…».
Баян пел один псалом, потом играл на псалтири и через некоторое время пел другой.
Когда шествие поравнялось с дворцом первой царствующей жены кагана, Баян вдруг услышал крик радости, голос, который он узнал бы из тысячи голосов:
– Ба-а-а-ян!
– Ма-ма! – крикнул он, озирая коленопреклоненную толпу.
