– Святые слова! – воскликнул дука. – Святые! Рим погубили не варвары, но всеобщая расслабленность. Чужая музыка задолго до падения столицы мира подменила нутро солдат и полководцев. Кожа у них оставалась римская, а нутро было чужое. Они не могли сжаться, как их прадеды. В них не гремела музыка походов и побед, по их жилам кровь пульсировала, повторяя сладкозвучия флейт, мешалась с множеством чужих музык, и все это было только шум. В хаос превратилась некогда грозная фаланга. Фалангой она была только с виду, а по сути своей – хаос. Ничто.
Спор затянулся. Наконец снова вспомнили о Баяне, спросили певца, знает ли он музыку каких-либо диких народов?
– А какие народы дикие?! – изумился отрок.
Все засмеялись, а Калокир сказал:
– Все остальные, кроме ромеев. Так думал Рим, и так теперь думает Византии… А скиф, который перед нами, как своим родным, владеет греческим и хазарским, успел уже латынь выучить. Ты можешь еще на каком-либо языке усладить наш просвещенный ромейский слух?
– Я знаю песню гузов. Они дикие?
– Несомненно! – воскликнул ехидный Калокир.
Баян запел песню о деве-лебеди, какую слышал в юрте приемного отца и молочной своей матери. Пел сначала на гузском языке, а потом по-гречески. Концовку песни он изменил.
Лебедь, получив свои перья, улетела неведомо куда, а несчастный супруг, не зная, как излечиться от тоски, отправился на поиски супруги. И взошел он на высокую гору, на белую вершину, засмотрелся на облака и на птиц, летавших далеко внизу, и закричал голосом боли и любви: «Где же ты, белая лебедь, жизнь моя?! Как эта высокая гора да заледенела от одиночества, так и я стыну на ветрах без тебя. Кровь перестает бежать по жилам, и быть мне ледяным столбом, и я благословляю смерть, ибо она избавит меня от тоски». И тогда среди облаков появилась вдруг огромная белая лебедь. Посадила своего суженого на спину, укрыла ласковыми перышками и полетела к солнцу. Дети лебеди и героя видели этот полет и смотрели, смотрели на отца и мать, пока они не слились с белым светом…
Слушатели растрогались. Насмешник Калокир вдруг пустился в рассуждения:
– У просвещенных ромеев таких песен нет, а вот у гузов, которых мы почитаем дикими, есть. Я чувствую, любви в сердцах у этих дикарей много больше, чем в нас, любящих пурпур и ладан.
Многие согласились с Калокиром, а вот Александра вдруг рассмеялась:
– Ты родом из Айкумены, из Тавриды. Твой Херсонес наполовину скифский, а наполовину хазарский. Ты ведь, я знаю, по-скифски говоришь, как Баян.
– А я этого и не отрицаю. Тем более что среди василевсов Византии были и скифы, и хазары.
Дука Константин, прекращая стычку между дочерью и племянником, торжественно подарил певцу шубу из выдры, чтоб не простудился в плаванье по холодному весеннему Понту, а его отцу меч.
Александра в порыве благодарности и девичьей строптивости нежданно для себя сняла с груди ладанку и надела на Баяна. Остолбеневшему отцу сказала, не скрывая раздражения:
– Поведай, что это за ладанка.
Дука Константин пересилил огорчение:
– Вещица и впрямь не богатая. Серебряная цепочка, серебряный сосудец, в котором хранятся ладан да самый обыкновенный камешек. Камешек – частица священной земли с того места, где стоит Сиднайская обитель. Ладан из ковчежца, в котором хранят чудотворную икону Богородицы, писанную евангелистом Лукой.
Баян взял в ладонь талисман. Он был еще теплый от тепла Александры.
– Вглядись! – попросил дука. – Это – скала. На скале монастырь… Более четырех веков тому назад василевс Юстиниан был в Сирии, в походе. Однажды войско втянулось в пустынную, иссушенную зноем долину между голых безжизненных гор. Вода кончилась, солдаты и лошади падали от усталости и жажды. Тогда Юстиниан отправился на охоту, надеясь по следам зверей найти водопой. Он увидел газель, погнался за ней. Газель привела охотников в горы. Она забежала на скалу и остановилась. Василевс Юстиниан наложил стрелу на тетиву и увидел – чудесное! На том месте, где стояла газель, был свет, и в свету – Богоматерь. Когда видение исчезло, Юстиниан и его спутники поднялись на скалу и нашли обильный источник. Войско было спасено. Юстиниан же по обету на месте чуда поставил монастырь… Мой предок был с Юстинианом, он принес из похода камешек со спасительной скалы, а потом оправил его в серебро… Другой наш предок ходил поклониться Сиднайской святыне, получил исцеление. Он узнал, что в монастыре хранится икона Божьей Матери, написанная при ее жизни евангелистом Лукой. Драгоценность эту держат в ковчежце, наполненном ладаном, чтоб святыня осталась с людьми на века. Он поместил камешек своего пращура в ладан, взятый из ковчежца…
Баян хотел вернуть драгоценную ладанку, но дука Константин удержал его:
– Теперь – это твое. В мире ничто не совершается случайно. Неси эту реликвию в свой мир, и да будет Господь с тобой, да хранит тебя Богородица.
Сколько стоит дружба
Господь и Богородица хранили Баяна в пути, и светлым июньским днем корабли Калокира пристали к зеленым горам стольного Киева.
Гонец предупредил князя Святослава о прибытии великого посольства, и потому патрикия Калокира встречали с особой пышностью. От пристани до дворца были постланы меха. Тремя рядами с каждой стороны стояли одетые в броню солдаты. Приветствия послам говорили по пути трижды: на пристани воевода и боярин Вышата, возле городских ворот великий Свенельд, перед входом во дворец старший сын Святослава десятилетний княжич Ярополк.
Ярополк не Калокира увидел первым, не священника в золотых ризах, но Баяна. Он бы кинулся к нему, да нельзя: послу обида, через посла всей Византии.
Вместе с Ярополком на третьей встрече были ильк гузов Юнус, воевода стольного Киева боярин Претич, боярин Блуд.
Сказав заученное приветствие, Ярополк речь Калокира пропустил мимо ушей: разглядывал Баяна. Друг подрос, вид заморский. Плечи развернуты, спина прямая. На лице улыбка, а глаза сами по себе живут. И в них радость пополам со страхом: неужто все это явь, неужто долгий сон кончился? Вот он я, милая родина! Вот он я, пришелец из пучин иных миров.
Посольство двинулось дальше, и Ярополк, забыв о строгой росписи церемонии, встал рядом с Баяном.
– Эй! – сказал он ему.
– Чего? – улыбнулся Баян.
– Приехал?
– Приехал.
– А это я тебя искал.
– Я знаю.
Им пришлось умолкнуть. Посольство Калокира во дворе благословляло киевское священство, а на крыльце ждал князь Святослав, грозный язычник с румяными щеками.
Патрикий Калокир тоже удивил русского князя, не великолепием одежд, не саном, столь высоким для молодого человека, а славянской речью.
– Как хорошо, что для бесед наедине нам не нужен переводчик! – простодушно обрадовался Святослав. Глянул на Ярополка и Баяна, улыбнулся: – Встретились… Идемте с нами на поклон великой княгине, а потом – гуляйте!
