Кошмары не прекращались. Фа начал произносить речи о необходимости «гармоничного сближения». Это вызвало удивление среди некоторых партийцев там, в Пекине. Однако его умеренность в отношении тибетцев все же привнесла известный покой в автономный район. Мятежи утихли. Остаток срока, проведенного Фа в должности партийного босса в Лхасе, оказался в целом лишенным событий, зато плодотворным: под его руководством удалось выполнить главную задачу, которую ставила партия в Тибете, а именно — переселение туда сотен тысяч этнических китайцев-хань. Должно пройти еще лет двадцать — тридцать, и этнические китайцы численно превзойдут коренное тибетское население; таким образом, интеграция Тибета в состав Великого Китая будет завершена. Тибетцы тоже это понимали, и потому появление большого количества ханьцев в то время часто становилось сигналом к бунтам. Но при Фа этого удалось избежать — и потому, вернувшись в столицу, он получил повышение.
Самый конец его пребывания в Тибете был омрачен двумя незначительными происшествиями. Однажды вечером Фа, восприимчивый к суровым условиям тамошнего высокогорного климата, потерял сознание прямо во время своей речи на тему: «Полное беспрекословное подчинение партии — вот истинный путь к свободе». В другой раз, тоже посреди речи, на этот раз на тему: «Дадим достойный и энергичный патриотический отпор тем, кто настаивает на так называемом ‘превосходстве’ японских телевизоров», — тогда на него внезапно нашел приступ высотной болезни, и на кафедре его обильно вытошнило прямо на колени сидевшим напротив высокопоставленным членам делегации Зимбабве — самого верного и преданного союзника Китая в Африке. Нехорошо вышло.
— А в какие сроки, — спросил Фа у Ло, — вы ожидаете результаты медицинских анализов?
— Очень скоро, — ответил Ло. — Некоторые требуют времени. Может быть, выяснится, что это было пищевое отравление. Нам сообщали, что он съел какое-то блюдо из вермишели с моллюсками. — Ло рассмеялся. — Когда-то он был вегетарианцем, а потом начал есть мясо и рыбу — решил, что нуждается в белках. Такой вот ситуативный буддизм! Может быть, эти моллюски оказались неудачно перевоплотившимися иглобрюхами.
Фа всмотрелся в лицо Ло — в нем ясно читалось презрение. Ло испытывал к Далай-ламе не просто профессионально прочувствованную ненависть. Он ненавидел любые религии, но особое отвращение, похоже, вызывал у него тибетский буддизм. Однажды Фа присутствовал вместе с Ло на обеде, где Ло долго разглагольствовал о «теократическом бандитизме», который свирепствовал в Тибете при ламах, пока Китай не «освободил» эту страну в 1950 году — через год после славного успеха Великой революции председателя Мао.
Ло мрачно хохотнул.
— А может, это был гриб — гриб с сомнительной кармой!
Фа поднялся.
— Я очень признателен вам, товарищ, за вашу неизменно превосходную работу. Безопасность Китая — поистине вне опасности, пока находится в ваших надежных руках. Пожалуйста, держите меня в курсе новостей.
Они обменялись рукопожатием.
На полпути к двери Ло сказал:
— Не тратьте времени попусту, не тревожьтесь по поводу тех слухов, товарищ. СМИ еще немного повозятся с ними, как собаки помусолят, а потом набросятся на новую кость. Все это пустяки.
— Возможно, так оно и есть. И все-таки это тревожно.
— Что именно?
— Слышать обвинения в подобных вещах, когда все это ложь.
— Да ну! — сказал Ло. — Он же старик. Он все равно скоро умрет — не от одного, так от другого.
— Ну, вполне возможно, — улыбнулся Фа, положив руку на плечо Ло и показывая в сторону переполненной пепельницы, — что мы с вами умрем раньше!
Ло издал вежливый смешок.
Фа сказал:
— Передайте вашей жене, что она вселяет в меня зависть.
— Зависть? Почему же?
Фа огляделся по сторонам — словно желая убедиться, что их никто не подслушивает. А потом прошептал Ло на ухо:
— Скажу вам по секрету, товарищ: мне кажется, что вас кормят дома лучше, чем меня.
Ло улыбнулся и кивнул.
— Ну, тут кое-что можно придумать. Если вы согласитесь оказать нам честь, приходите с мадам Фа к нам в гости. Я попрошу Дайю приготовить ее фирменное блюдо.
— У меня уже слюнки текут. Что же это за блюдо?
— Пельмени.
Фа ощутил, как у него на затылке проступает холодный пот. Он судорожно сглотнул и заставил себя улыбнуться.
— Превосходно, — произнес он.
— В таком случае, ждем вас. Я все устрою.
Фа вернулся к письменному столу и немедленно закурил сигарету — шестую на сегодня. Пламя зажигалки дрожало у него в руке.
Он снова поднялся и принялся вышагивать по кабинету — подальше от окна, чтобы не видели охранники внизу, во дворе. Мысли его лихорадочно метались.
Пельмени. Неужели Ло знает о его кошмарах? Но откуда он мог узнать? Фа доверил эту тайну одному-единственному человеку, который был ему ближе всех, в чьей верности и преданности он не усомнился бы ни на миг, — Гану.
Глава 7
Мюоны?
Слух затих. Прошло четыре дня с тех пор, как кто-нибудь упоминал об этом в прессе.
Жук и Энджел столкнулись с самым очевидным объяснением: а именно с тем фактом, что Его Святейшество Далай-лама вышел из больницы — улыбчивый, здоровый и румяный. И не просто румяный — а прямо-таки цветущий, буквально излучающий благополучие и безмятежность.
Встреча двух Святейшеств была перенесена на другой день. Всюду мелькали их фотографии: два престарелых духовных вождя обнимались, улыбались, похлопывали — и едва ли не поглаживали! — друг друга. Парочка умильных дедуль: один — в красных туфлях «Прада», а другой — в сандалиях «Бата».
— Вы только на него поглядите, — уныло сказал Жук, показывая Энджел на экран ноутбука. — Похоже, он готов пробежать нью-йоркский городской марафон.
Согласно заявлению, сделанному врачами римской больницы, Его Святейшество — тот, что в сандалиях, — «мог стать» жертвой несвежего моллюска, попавшегося в блюде linguine alle vongole
[20]
. Ужасный конфуз для принимающей стороны в Ватикане; сообщалось, что виновные монсиньорские головы «скатятся по лестнице Бернини, будто куски мрамора».
Кроме того, больница сообщала, что в легком Его Святейшества было замечено «легкое потемнение», правда, оно «не проявилось снова» на более позднем рентгеновском снимке — что, возможно, как-то согласовывалось с диагнозом шистосоматоза. Из деликатности врачи решили не возвещать всему миру о том, что у Далай-ламы обнаружились глисты.
Что касается слуха об отравлении, то его официально отвергали как «нелепый» и «смехотворный» и называли журналистской «уткой». Правительства разных стран — особенно друживших с Китаем — даже сочли нужным выбранить мировые СМИ за «бесстыдное стремление к сенсациям».
