К ним на помощь пришли еще два студента, и бревно неуклюже повалилось на рельсы как раз в тот момент, когда натянулся трос и вагон подался вперед.
— Берегись! — крикнул Карл и вовремя оттащил Бекки в сторону.
Вагон медленно пошел в гору, таща с собою бревно.
Последним отчаянным усилием студенты приподняли и толкнули бревно так, что одним концом оно застряло между колесами и намертво их заклинило. Вагон резко остановился, заставив туго натянутый трос зазвенеть как арфа.
— Скорей назад, — прошептал Джим, и они перелезли через рельсы обратно; несколько рук помогли им вскарабкаться на платформу. — Слушайте, — продолжал Джим, — Вилли и Михаэль вернулись. Там нет ни кареты, ни коней, но на одном из запасных путей готовится в путь королевский поезд. Кое-кто явно собирается дать тягу, но если мы успеем, то сможем захватить поезд сами. Давайте разделимся на группы: я, рядовой Швайгнер, Бекки и королева в одной группе; капрал Коглер, Карл и его товарищи в другой; остальные пойдут самостоятельно. Общее направление — к вокзалу, там и встретимся возле монумента… в общем, возле этих голых женщин — вы знаете, о чем я говорю. Там до черта народу. Надо будет сделать вид, что мы не знаем друг друга. Громко не болтать. Я кое-что придумал. А теперь разбегаемся!
Когда все разошлись, Джим помог Аделаиде спуститься по скользким ступеням на улицу. Держа в руках, как младенца, тяжелый сверток, она медленно пошла за остальными в сторону станции. Джим на ходу записывал что-то в тетрадь.
Из окон покоев графа и графини Тальгау за городскими крышами можно было увидеть вершину скалы. Старик поднес к глазам бинокль и вдруг выпрямился.
— Минна! — крикнул он. — Дорогая, принеси, пожалуйста, мою форму.
Графиня, дремавшая на кушетке, испуганно привстала:
— Что ты собрался делать?
— Я собираюсь принять ванну, побриться и одеться. Потом пойду на конюшню, выберу себе лошадь.
— Но ведь ты нездоров!
— За всю жизнь я никогда себя не чувствовал так хорошо.
Его лицо побледнело и глаза налились кровью. Левая рука нервно вздрагивала. Идя по ковру, он подволакивал ногу. Но когда он приблизился к жене, высоко поднял подбородок и расправил плечи, она вдруг поняла, что он собирается сделать. Он принял правильное решение. Она не верила своим глазам: перед ней был уже не предатель, а совсем другой человек — перед ней стоял гордый молодой воин, которого она любила все сорок лет.
Она поспешила найти парадную форму: узкие темно-зеленые панталоны с блестящими лампасами, мундир с золотыми пуговицами и галуном, черный кивер с красным плюмажем, туфли для верховой езды, плащ, портупею и длинную кривую кавалерийскую саблю. Она помогла ему одеться. Левая рука все еще не слушалась, и он не мог застегнуть пуговицы. Чтобы не смущать его, она без слов сделала все сама.
— Девочка моя, — серьезно сказал он и дотронулся до ее подбородка.
Она взяла кожаную кобуру с заряженным револьвером и пристегнула ее к ремню. Наконец она накинула на него темный плащ и перебросила одну полу через левое плечо.
Они стояли друг перед другом и не могли найти подходящих слов. Какая же все-таки в этом заключена нежность — помочь одеться, застегнуть пуговицы, смахнуть пыль; какая незамысловатая гордость — выпрямиться и приподнять подбородок; какая трепетная простота — почувствовать прикосновение давно знакомой ладони, — все это западает в душу глубже, чем стыд и вина.
Он поцеловал ее в седую голову и по-солдатски, строевым шагом вышел из комнаты.
Немецкий генерал дал Геделю час на то, чтобы доставить флаг, а он не любил бросать слов на ветер. Когда по прошествии шестидесяти минут никто не вернулся с флагом, генерал приказал подать лошадь.
Передав командование переполненным вокзалом в надежные руки своего непосредственного подчиненного, генерал и его адъютант покинули здание через черный ход. Молодой офицер, справившись по карте, указал генералу на найденное им место, и тот повернул лошадь в сторону скалы.
— Знаете ли, Нойманн, — сказал он, когда они проезжали сквозь уличную толчею, — я уверен, здесь что-то кроется. Не удивлюсь, если узнаю, что этот Гедель замыслил переворотец; но все в этом мире к лучшему…
— Почему?
— Политика, мой мальчик. Если их действительно будет от чего спасать и если это сделаем мы, наш путь будет усыпан розами. Это и есть скала? Вагон наверху? Кто это там на скале подает световой сигнал?
Они взглянули наверх сквозь зазор между домами. Генерал вежливо отвел лошадь назад, чтобы дать дорогу спешащей молодой паре: стройной женщине в плаще с капюшоном и, кажется, с ребенком на руках и молодому человеку в гороховом пиджаке, который предупредительно поддерживал свою спутницу.
— На вершине что-то стряслось, — сказал молодой офицер. — Глядите, похоже, у них сломался фуникулер.
Генерал сам все видел. Он дернул поводья, копыта его лошади громко застучали о мостовую, и он на рысях помчался к фуникулерной станции.
Примерно в это же время два речных вора, братья почтенного возраста, обчищавшие береговые строения и вывозившие на ялике имущество, наткнулись в воде на труп.
Они знали, что на трупах можно было хорошо заработать, особенно если отвезти их в анатомический театр до того, как они начнут разлагаться. Решив не тратить времени на аппетитный склад табачной фабрики, братья втащили тело на корму.
Это был труп красивой молодой женщины: темные волосы, алые губы да и фигура ничего себе. Представьте себе глубину их разочарования, когда эта симпатичная утопленница неожиданно закашлялась и стала приходить в себя. У них даже возникла мысль двинуть эту дамочку по голове и сделать из нее настоящий труп, но богемцы, как известно, сентиментальны. Пока Мирослав греб к полуразвалившейся халупе, в которой они обитали в Старом городе, Йозеф терпеливо растер ее руки, помог сесть и поднес к ее губам фляжку со сливовой водкой. Мало-помалу она начала ровно дышать, и ее веки взволнованно приподнялись.
— Слава те господи, кажись, оклемалась! — воскликнул Йозеф. — Потерпи, дорогуша, через пару минут доставим тебя в сухое, уютное местечко. Ишь как тебе пофартило! Плывешь себе потопшая, а мы с братаном как раз выехали на лодочке покататься… Потерпи. Все будет в ажуре…
Монумент, упомянутый Джимом, представлял собой аллегорию Гармонии, которой приносили дань Коммерция и Искусство. Статуи отлили в бронзе и водрузили на мраморный постамент. Ассоциаций с железнодорожной компанией эта скульптурная группа не вызывала, но три бодрые и мускулистые обнаженные фигуры были излюбленным местом встречи горожан. Теперь, когда толпа осыпала бранью немецких солдат, выстроенных перед входом на вокзал, Гармония, Коммерция и Искусство сделались еще популярней. Несколько юнцов вскарабкались на статуи, а один даже уселся на уютных плечах Гармонии, потрясая кулаками и ругая на все корки грязных оккупантов.
Так что Джиму и его приятелям оказалось легко, не привлекая особого внимания, общаться друг с другом в этой толчее. Джим первым обратился к Антону:
